Чужие

Он… Рик — черт, странно, аж щекочет, но прикольно — хотел бы заказать нам по пиву и отделаться, я же вижу. Но он проявляет минимум вежливости — выдерживает крохотную паузу, тем самым предоставляя мне возможность отплатить ему за вежливость и подтвердить самой, что мне хочется этого самого пива. Но зря — я спрашиваю себе не пиво, а Лилле. Не потому, что так его люблю и не потому, что стерва. И точно не потому, что «не даю» за пиво. Просто меня несет — хочу его подначить. Не ошибаюсь: у него на лице появляется некое недовольное недоумение. Может, ему это дорого? Да мало ли. Никто не заставлял предлагать мне встречу, вести гулять и угощать. Никто не заставлял. А раз уж вывел — пеняй на себя.

Но он смотрит на меня, а затем берет себе… то же самое.

— А тут неплохо, — замечаю, чтобы сказать что-нибудь. — Часто бываешь тут?

— Не-а. В первый раз.

— Тебе и правда каждый день час добираться?

— Когда как.

Вот так — я не спрашиваю, где он живет, он не отвечает. Может, вообще не живет нигде. Мысль эта странным образом подхлестывает, четко вписывается в эти дебильные разговорные спотыкания, во время которых мы необъяснимым образом подначиваем друг друга.

Потом нам все приносят. Теперь надо чокнуться, сказать тост за знакомство? Он ничего не собирается говорить, а я — тем более. И все-таки чокаемся друг с другом мы синхронно, синхронно отпиваем, он — будто пьет это за завтраком-обедом-ужином. В мужской компании любой, кого заставили бы попробовать, наверняка скривился бы от этого «компота». Но Рик пьет его спокойно и непринужденно, слегка прищурившись и невзначай облизывая губы. Ни тени недовольства — и ни намека на пошлость.

Я не намерена сдерживать вопроса, который так и рвется из меня наружу, как не привыкла сдерживаться с ним ни в чем:

— Рик, а почему ты не взял себе пива?

— Потом узнаешь, — спокойно отвечает он.

Ответ мне нравится.

Ой, а я ведь, кажется, преодолела барьер — не только снова сказала ему на «ты», но даже по имени назвала.

— Вкусно, — замечает он.

«Не хуже, чем я делаю» — хочется сказать мне, но я просто говорю:

— Мг-м.

Он опрокидывает аперитив со стремительностью шота. Остается пьяная тепличная клубника в кубиках льда, бесстыже-красная, выросшая, как под увеличительным стеклом. Прищурив на меня один глаз, он с хрустом грызет и клубнику, и кубики. Вот догрызет свое, потом примется за мой аперитив, если не справлюсь с ним первее. Затем сгрызет бокалы. И не останется ни выпивки, ни бокалов, зато останусь я.

Так кто сейчас установил свои правила? Или вся эта игра — без правил?

Ах, да… и если я только что утверждала, что «не возбуждена», то, в таком разе, где она сейчас, та «я»?..

Не знаю, где, а Рик, похоже, знает: находит рукой мою руку. Берет меня за руку и поднимает из-за столика.

— Нам пора, — поясняет он — мне ли, бармену ли, с которым доверительно расплачивается, давая, как положено, чаевые. Движения его при этом столь уверены и непринужденны, будто бар этот принадлежит ему, ему здесь все положено бесплатно и в двойной дозе, но он доволен работой персонала и он сегодня добрый.

Я начинаю сомневаться в своих предположениях, что он, возможно, на мели, а он ведет меня за руку по осеннему бульвару, на который через час опустится вечер.

Так.

Внутри у меня все кувыркается подобно тошниловке-рогатке — она по-хорошему мотылялась бы вон там, на площади, не будь теперь короны, а будь хербсткирмес, осенняя ярмарка.

Ты звал меня знакомиться?.. Что ж, познакомились. Либо на большее тебя не хватило, либо у тебя времени в обрез, вот ты и не хочешь терять его даром. Только что не рискнул дотронуться, а теперь хватнул и тащишь — куда, кстати?

Рик будто читает мои мысли и снова выпускает мою руку из своей, будто идти еще далеко и он боится, что я слишком рано, прямо на светофоре начну вырываться и звать на помощь.

Снова давлюсь от смеха, как дурная. На самом деле это напряжение — от его близости, от прикосновения его пальцев, от ледяной клубники с газиками.

От того, как он только что сжимал в своей руке мою руку — крепко, уверенно, привычно — меня бьет почти нервный смех, от которого еле заметно корчусь в надежде, что он не заметит. Бросаю на него взгляд — и обмираю: на меня горят-смотрят с такой яростью, что это, мать его, тебе и взгляд номер один, а с ним и номер два, и три впридачу. Или сколько я их там у него насчитала.

Я ведь упоминала, что не боюсь? О, нет, только не этого. Потому что это возбуждает до чертиков. Этот черт возбуждает, вводит дозу сексуального влечения, вернее, сажает на то, на чем, похоже, сидит и сам.

Бросаю на него испытующий взгляд — не ошиблась ли? Заодно и проверю на вшивость — устоит ли, выдержит? Не даст ли слабину под этим взглядом? Кто-то — да Миха, больше же и некому — как-то говорил мне раздраженно, чтоб не смотрела так — исподлобья, сложив губы. Будто красивая, расчетливая сука.

Рик слабины не дает и, кажется, злится лишь сильнее.