Чужие

— С чего вы решили, что это было чудо?

— Мне дважды выстрелили в грудь. В упор. А через три дня меня выписали из больницы. Три дня! Через десять дней я был готов вернуться на работу, но меня заставили еще две недели оставаться дома. Доктора говорили о моем хорошем физическом состоянии, о редчайшем виде исцеления: такое происходит, только если с организмом все отлично. Я начал думать, что они пытаются объяснить мое исцеление не мне, а себе. Но я все еще думал, что мне просто повезло. Я вернулся на работу неделю назад, и тут… случилось кое-что еще. — Уинтон расстегнул рубашку, раскрыл ее, поднял нижнее белье, обнажил грудь. — Шрамы.

Отец Вайкезик вздрогнул. Он сидел рядом с Уинтоном, а теперь подался еще ближе, удивленно глядя на него. На груди полицейского не осталось следов. Не то чтобы совсем не осталось, но входные раны превратились в пятнышки размером с десятицентовик. Хирургические разрезы почти исчезли, остались тонкие линии, видные только при пристальном рассмотрении. По прошествии такого малого времени должны были остаться припухлость и воспаление, но ничего похожего Стефан не увидел. Небольшой бледно-розово-коричневатый рубец на фоне темно-коричневой кожи, не бугристой и не сморщенной.

— Я видел ранения от такой пули у других ребят, — сказал Уинтон, чье волнение все еще дополнялось страхом. — Много раз. Все шрамы с наростами, плотные. Уродливые. Не бывает так, чтобы человек получил два выстрела в грудь из оружия тридцать восьмого калибра, перенес серьезную операцию и через три недели у него все заросло.

— Когда вы в последний раз были у доктора? Он это видел?

Уинтон дрожащими пальцами принялся застегивать рубашку.

— Неделю назад был у доктора Соннефорда. Швы тогда только сняли, и у меня на груди было черт-те что. Шрамы исчезли в последние четыре дня. Клянусь вам, отец, если я долго стою у зеркала, я вижу, как они затягиваются у меня на глазах. — Он закончил возиться с пуговицами. — В последнее время я много думал о вашем посещении больницы в день Рождества. Чем больше я прокручиваю это в голове, тем больше мне кажется, что вы вели себя как-то необычно. Я вспоминаю некоторые ваши слова, вопросы о Брендане и спрашиваю себя… Я хочу знать, я обязательно должен знать вот что: исцелял ли Брендан кого-нибудь еще?

— Да. Ничего настолько драматического, как в вашем случае. Но был еще один раз. Я… не имею права говорить, кто это был, — сказал Стефан. — Но вы ведь не поэтому вызвали священника, Уинтон. Не для того, чтобы показать Брендану, как быстро зарастают шрамы. В вашем голосе было столько трепета, паники. И все эти полицейские с семьей Мендоса?.. Что здесь случилось, Уинтон?

На широком лице Уинтона появилась и тут же исчезла улыбка, сменившаяся мимолетным выражением страха. И в голосе его слышалось эмоциональное потрясение.