Чужие

Войдя в открытую дверь квартиры Мендосов на третьем этаже, отец Вайкезик увидел бежевый диван, обильно заляпанный еще не высохшей кровью, настолько густой, что в некоторых местах подушки казались почти черными. Сотни кровавых капель остались на светло-желтой стене за диваном, — судя по всему, перед стеной кого-то изрешетили крупнокалиберными пулями, прошившими человека насквозь. В штукатурке были видны отверстия от четырех пуль. Кровь попала на абажур лампы, кофейный столик, ковер. Вид запекшейся крови был невыносимо отвратительным еще и потому, что квартира выглядела чрезвычайно ухоженной, и это делало кровавый хаос еще более шокирующим. Мендосы могли себе позволить жить только в трущобах, но, как и многие другие бедняки, отказывались сдаваться аптаунской нищете или становиться ее частью. Грязь улицы и общественных коридоров и лестниц остановилась у их дверей, словно квартира была крепостью, святилищем чистоты и порядка, куда не могла войти скверна. Все здесь сверкало.

Стефан снял шляпу, сделал всего два шага и оказался в гостиной, переходившей в небольшую столовую, которую отделял от маленькой кухни лишь разделочный столик. Квартира была заполнена детективами, полицейскими в форме, криминалистами — всего человек десять-двенадцать. Большинство из них вели себя совсем не как копы. Их поведение озадачило Стефана. Криминалисты явно завершили свою работу, остальным было нечего делать, но никто не уходил. Они стояли по двое и по трое, беседуя вполголоса, как говорят люди в похоронном бюро или церкви.

Работал только один детектив. Он сидел за обеденным столом с латиноамериканкой лет сорока с лицом Мадонны, задавал ей вопросы (отец Вайкезик услышал, что полицейский называет ее «миссис Мендоса») и записывал ответы на листе бумаги, имевшем вид официального бланка. Она старалась быть полезной, но постоянно отвлекалась, поглядывая на мужчину ее лет — вероятно, мужа. Тот расхаживал по комнате туда-сюда с ребенком на руках — хорошеньким мальчиком лет шести. Мендоса держал ребенка одной мощной рукой, ласкал его, ерошил густые волосы на голове. Видимо, этот человек чуть не потерял сына во время кровопролития и чувствовал потребность прикасаться к ребенку, держать его на руках, убеждаясь, что самого страшного не случилось.

Один из патрульных заметил Стефана и сказал:

— Отец Вайкезик?

Полицейский говорил тихо, но все услышали имя Стефана и замолчали. Он никогда не видел такого выражения, какое появилось на лицах людей в маленькой квартире Мендосов: собравшиеся словно ждали, что священник произнесет одну-единственную фразу, которая прольет свет на тайны бытия и объяснит смысл жизни.

— Что тут случилось? — смущенно спросил Стефан.

— Сюда, отец, — сказал человек в форме.

Стефан стащил с рук перчатки и последовал за полицейским в комнату. Здесь воцарилась тишина, все расступались, освобождая проход для священника и его сопровождающего. Оба вошли в комнату, где на краю кровати сидели Уинтон Толк и другой полицейский.

— Пришел отец Вайкезик, — сказал тот, который привел Стефана, после чего удалился в гостиную.

Толк сидел, наклонившись вперед, уперев локти в колени, закрыв лицо руками. Он не поднял головы.

Другой полицейский, сидевший на краю кровати, встал и представился как Пол Армс, напарник Уинтона.

— Я… я думаю, будет лучше, если расскажет Уин, — сказал Армс. — Я оставлю вас вдвоем.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

Спальня была маленькой — места хватало только для кровати, тумбочки, небольшого туалетного столика и одного стула. Отец Вайкезик подтащил стул так, чтобы сесть прямо перед Уинтоном Толком. Их колени почти соприкасались.

Отец Вайкезик снял шарф и спросил:

— Что случилось, Уинтон?

Толк поднял голову, и Стефана поразило выражение его лица. Он полагал, что Толк расстроен чем-то случившимся в гостиной, но на его лице Стефан увидел восторг и душевный трепет, которые тот едва сдерживал. В то же время Толк, казалось, испытывал и страх — не ужас, заставляющий трястись, а лишь обеспокоенность, не позволяющую безоговорочно, с радостью отдаться восторгу.

— Отец, кто такой Брендан Кронин? — Голос этого крупного человека странно дрожал — признак близкой радости либо, напротив, ужаса. — Что такое Брендан Кронин?

Стефан задумался, потом решил сказать всю правду:

— Священник.

Уинтон покачал головой:

— Но нам говорили другое.

Стефан вздохнул, кивая, рассказал об утрате Бренданом веры и о необычной терапии, которая включала неделю работы в полицейской патрульной машине.

— Вам и полицейскому Армсу не сказали, что он священник. Вы бы стали относиться к нему иначе… и еще я хотел избавить его от смущения.

— Падший священник, — расстроенно сказал Уинтон.

— Не падший, — уверенно возразил отец Вайкезик. — Всего лишь оступившийся. Придет время, и вера к нему вернется.

Свет в комнате давали только тусклая лампа на прикроватной тумбочке и единственное узкое окно, поэтому полицейский оставался в мягкой полутьме. Из-за сумрака и темной кожи белки его глаз казались двумя фонарями.

— Как Брендан вылечил меня? Как он совершил это… чудо? Как?