Чужие грехи

— Значитъ онъ изъ гимназіи выйдетъ? спросила Мари Хрюмина.

— Ахъ, что ему гимназія! Надъ латынью сидть? Теперь уже вс признали это за глупости и пустую трату времени, небрежно отвтила Евгенія Александровна. — Я понимаю, что какому-нибудь бдняку по необходимости приходится подчиняться всмъ этимъ глупымъ требованіямъ, но мой Eug`ene, слава Богу, не будетъ нуждаться, покуда я жива. Для него я готова всмъ, всмъ пожертвовать.

Евгеній слушалъ все это, какъ во сн, и по его лицу скользила какая-то горькая усмшка. Ему было странно и то, что его участью распоряжались, не спросясь его, и то, что къ нему вдругъ почувствовали такую пламенную любовь.

Его пробудило отъ этого забытья пніе пвчихъ. Печальная церемонія началась: торжественная похоронная процессія, пышная и длинная заупокойная обдня, пвчіе, старающіеся заливаться, какъ колокольчики, голосъ дьякона, доходящій до какихъ-то нелпыхъ басовыхъ нотъ и съ разстановкой, съ дрожаніемъ отчеканивающій слова, точно силясь кого-то испугать, затмъ отпваніе, прощаніе съ покойницей, все это прошло, какъ сонъ, предъ Евгеніемъ — и вотъ онъ уже не видитъ дорогого трупа, лежащаго среди шелка и цвтовъ, онъ видитъ простой, неуклюжій, наглухо заколоченный черный ящикъ, который несутъ въ вагонъ: это простой багажъ, отправляемый по назначенію на такую-то станцію. Вотъ и третій звонокъ, свистокъ оберъ-кондуктора, визгъ локомотива и скрылъ колесъ тронувшагося позда — знакомые голоса, знакомыя лица исчезли и Евгеній среди чуждой ему, незнакомой толпы остался съ глазу на глазъ съ Софьей и вздохнулъ широкимъ вздохомъ, точно ему стало легче, вольне посл всхъ тревогъ этого тяжелаго дня.

— Устали вы, измучились, голубчикъ! проговорила Софья.

— Да, да, и усталъ и измучился! машинально отвтилъ онъ и вдругъ улыбнулся горькой усмшкой. — А ты знаешь, Софочка, что изъ меня гусара хотятъ сдлать?

— Ну, полноте, что это вы, сказала она, недоумвая, кто это вдругъ вздумалъ сдлать его гусаромъ.

— Нтъ, отчего-же и не сдлать гусара… форма красивая… я самъ красивая куколка… Отчего-же и не нарядить меня въ гусарское платье? проговорилъ онъ. — Княгиня Марья Всеволодовна къ дипломатической карьер меня предназначала… у maman другіе вкусы… Вдь это только у меня нтъ ни желаній, ни вкусовъ…

Онъ говорилъ точно бредилъ. Его нервы были разстроены до послдней степени. Голова работала какъ-то странно, не нормально. Софья ничего не отвтила ему; она видла только, что его милое личико осунулось, и сознавала, что ему нуженъ отдыхъ.

— Вы усните немного, дорогой мой, посовтовала она.

— Усну, усну! сказалъ онъ. — Мн и то кажется, что я давно сплю и вижу тяжелые сны.

Онъ дйствительно закрылъ глаза и погрузился въ забытье. Софья заботливо приловчила ему подушку, накинула на его ноги пледъ. Онъ, не открывая глазъ, улыбнулся ласковой улыбкой ребенка въ отвтъ на ея заботы. Она грустно покачала головой, вздохнула и начала безцльно смотрть въ окно. А кругомъ разстилались поля, мелькали деревушки, везд уже шла усиленная работа, весенняя жизнь вступала, въ свои права. И чмъ дальше уносился поздъ отъ столицы, тмъ зелене становились и лса, и поля, и холмы; тамъ-же, въ Сансуси, Евгеній и Софья застали чудную картину весны въ полномъ разгар. Казалось, здсь все — каждая травка, каждая птичка, каждый человкъ — все пробудилось, все ожило, все надялось. Евгеній слдилъ за этимъ пробужденіемъ къ жизни природы и людей и словно зависть зашевелилась въ его душ. Только въ ней, въ этой надломленной, усталой душ не было ни пробужденія, ни радости, ни надежды. Безъ слезъ, почти равнодушно присутствовалъ Евгеній при погребеніи княжны въ фамильномъ склеп, гд воздухъ былъ и сыръ, и холоденъ, и спертъ; онъ былъ охваченъ какими-то иными думами, не имвшими ничего общаго съ этими похоронными обрядами.