Чужие грехи

По цлымъ днямъ онъ бродилъ по знакомому парку, по знакомымъ полямъ, вспоминая счастливые годы своего дтства. Разъ во время такой прогулки онъ дошелъ до того самаго пригорка, гд когда-то онъ проводилъ цлые часы съ Петромъ Ивановичемъ передъ отъздомъ изъ Сансуси. Передъ нимъ широко раскинулись поля, залитыя весеннимъ солнцемъ; то тамъ, то тутъ чернлись фигуры мужиковъ и крестьянскихъ лошадей, работавшихъ въ пол; въ воздух былъ разлитъ смолистый ароматъ распускавшихся на деревьяхъ почекъ и листьевъ. Онъ слъ у опушки парка и задумался. Воспоминанія о матери, объ отц, о родныхъ проходили въ его голов. Онъ чувствовалъ ко всмъ этимъ людямъ и ненависть, и презрніе. «Можетъ быть, и я не лучше выйду, мелькало въ его ум. — Также буду коптить землю и сть чужой хлбъ… Яблоко не далеко укатывается отъ яблони. Буду шалопаемъ и праздношатающимся, какъ теперь. Вонъ хожу изъ угла въ уголъ да занимаюсь размышленіями, когда другіе работаютъ до поту лица. И какъ мн работать, подготовиться къ дятельности? Чтобы подготовиться къ ней, нужно спокойствіе, нужно отдаться вполн ученью, а разв въ дом моей матери, подъ ея вліяніемъ, среди вчнаго притворства передъ нею или вчныхъ раздоровъ и съ нею, и съ княгиней, и со всей этой кликой, — можно быть спокойнымъ, можно думать только объ ученьи, о подготовк себя къ дятельности, о добровольномъ избраніи дороги… Да и силы на это нужны не дюжинныя. А что я? Только и умю, что ныть да бездйствовать». Его глаза случайно упали на ружье и по его лицу скользнула усмшка. «Съ ружьемъ тоже, когда стрлять нельзя! пронеслось въ его голов. — Для себя, что-ли, взялъ?»… Онъ взялъ ружье въ руки и сталъ его разсматривать, точно онъ никогда не видалъ его прежде, а между тмъ онъ бралъ его ежедневно съ собою «галокъ пугать», какъ онъ самъ выражался. Мысль о смерти вдругъ назойливо, неотступно начала шевелиться въ его голов. «Умереть, думалъ онъ, — никого не тревожить, никому не мшать, никому не вредить и самому найдти полное успокоеніе, безповоротно, навсегда». Ему вспомнилось лицо тетки, когда она лежала въ гробу. «Точно спала безмятежнымъ сномъ». Ему даже стало странно, какъ это раньше не пришла ему въ голову эта мысль о самоубійств. Ему показалось такъ хорошо, такъ легко умереть здсь въ дали отъ всхъ нелюбимыхъ людей, лечь рядомъ съ теткой въ любимомъ Сансуси. «Экій просторъ-то необозримый и какое полное затишье! А небо-то глубокое, синее!» Онъ любовался природой, точно онъ наслаждался мыслью, что ему предстоитъ здсь жить, а не умереть. «А Оля?» вдругъ пронесся въ его голов вопросъ. «Да разв я могу чмъ нибудь быть ей полезенъ? Петръ Ивановичъ, Софочка лучше меня позаботятся о ней», мысленно отвтилъ онъ на этотъ вопросъ и вдругъ ему стало такъ жаль Софочку. «Горько будетъ плакать бдняжка!» «А потомъ и забудетъ», тотчасъ-же закончилъ онъ мысленно. «И вс, вс забудутъ! И о чемъ долго плакать? О томъ, что однимъ лишнимъ ртомъ на свт меньше стало? О томъ, что человкъ успокоился?» Онъ вынулъ изъ кармана записную книжку, вырвалъ изъ нея листокъ и наскоро написалъ карандашомъ: «Софочка, прости меня и не плачь. Мн такъ лучше». Онъ долго смотрлъ на этотъ листокъ, на эти дв строки. «Такъ лучше! Точно-ли лучше? А если тамъ?»… онъ не докончилъ мысли и махнулъ рукою: «Нтъ, нтъ, чмъ скоре кончить, тмъ лучше, а то и на это не хватитъ силенки». Онъ взвелъ курокъ, привязалъ собачку ружья къ ног, приставилъ дуло къ виску. Не прошло и двухъ минутъ, какъ раздался выстрлъ и Евгеній съ пробитой головой какъ-то судорожно весь вздрогнулъ и, какъ подстрленная птица, свернулся на бокъ на свжей душистой трав. Работавшіе далеко въ пол мужики даже не обернулись при выстрл: мало-ли кто «палитъ» въ лсу и въ парк!

X

— Боже мой, что это за молодежь, у которой нтъ ни религіознаго чувства, ни сознанія человческаго долга, ничего, ничего, кром малодушія и матеріализма! Тяжело жить, не нравится жить — взялъ ружье, спустилъ курокъ и конецъ! Что ждетъ насъ съ такимъ молодымъ поколніемъ? Куда оно насъ приведетъ? Сегодня эти люди могутъ покончить съ собою, тяготясь жизнью; завтра они могутъ направить ударъ въ тхъ, кто, по ихъ мннію, мшаетъ имъ жить и своевольничать. У кого нтъ ничего святого, отъ того можно ждать всего преступнаго. Мы положительно живемъ наканун какой-то страшной катастрофы!

Это говорила и повторяла на вс лады княгиня Марья Всеволодовна, узнавъ о смерти Евгенія и сердясь даже, что его похоронили «не гд нибудь тамъ, въ сторон», а въ фамильномъ склеп князей Дикаго. Это ей казалось оскверненіемъ святого мста, гд покоились предки и родные ея мужа.

— Ахъ, онъ растерзалъ мое сердце!.. Я никакъ не думала, что онъ этимъ отплатитъ за мою любовь въ нему, за мои ласки, за то, что я столько лтъ мучилась въ разлук съ нимъ! Я только что начала отдыхать, успокоиваться, надяться и вдругъ этотъ ударъ!.. И чего ему не доставало, что его мучило, — я ничего, ничего не могу понять въ этомъ роковомъ самоубійств! Нтъ, онъ бдный мальчикъ, просто помшался отъ горя, потерявъ княжну. Я хочу, я должна этому врить, потому что въ этой мысли все мое утшеніе!..