Чужие грехи

Онъ видлъ кругомъ бодрый народъ, упорно совершающій свою тяжелую работу; онъ слышалъ толки о томъ, что ныньче весна хороша, что дай Богъ, чтобы только лтомъ засухи не было да подъ осень дожди по прошлогоднему сна не попортили въ снокосъ, а то все хорошо будетъ; онъ замчалъ, что и Софья, окруженная родными, вся отдалась ихъ интересамъ, говорила съ ними о падеж скота въ прошлую осень, о необходимости прикупить еще коровенку да лошаденку, о своемъ желаніи поселиться здсь-же, прикупивъ землицы да построивъ новую избу около избы сестры. У всхъ были свои чисто реальныя заботы, говорившія о жажд жизни, о надеждахъ на жизнь. Здсь вс понимали другъ друга, вс сочувствовали такъ или иначе понятнымъ дли нихъ заботамъ ближнихъ. Онъ одинъ былъ здсь чужой, барчукъ, передъ которымъ привтливо снимали шапки мужики, но который никого не интересовалъ и ничмъ не интересовался и не могъ интересоваться самъ. Разспрашивая о чемъ-нибудь мужика, онъ сознавалъ, что онъ разспрашиваетъ «отъ нечего длать», и понималъ, что мужикъ сознаетъ это тоже и отвчаетъ только потому, что «отчего-же и не отвтить, если барчуку любопытно знать». Въ его душ распространялся какой-то холодъ — холодъ отъ сознанія, что онъ лишній здсь, что, толкуя съ мужикомъ, онъ только отнимаетъ у работника время, что, заходя въ семью Софьи, онъ только стсняетъ эту семью, радушно усаживающую его на первое мсто и придумывающую, чмъ-бы его угостить, что даже Софья, оставаясь съ нимъ, лишаетъ себя удовольствія посидть лишній часовъ въ своемъ кругу, среди родныхъ женщинъ и ребятишекъ, что, наконецъ, она, Софья, напоминая ему, что имъ пора хать, въ сущности, рада-бы была совсмъ не узжать отсюда и только «ради жалости» къ нему хочетъ хать съ нимъ, чтобы ему было не такъ скучно, не такъ тяжело. «Она, можетъ быть, и не сознаетъ, но она рада, что она освободилась, думалось ему. — Теперь она никому не станетъ служить, она не будетъ жить чужими интересами, у нея будутъ свой домъ, своя семья, свои интересы. А у меня… гд мой домъ. моя семья, мои интересы?.. Гд я буду жить, какъ я буду жить? У матери? Она будетъ цловать и обнимать меня, покуда я буду лгать и играть роль любящаго сына. Но разв я умю лгать? Разв меня учили этому? Нтъ, учили правду говорить, держали такъ, что и нужды не было лгать, а вотъ теперь безъ лжи и шагу не сдлаешь. И передъ отчимомъ, и передъ матерью, и передъ княгиней, передо всми нужно будетъ лгать, чтобы не нажить враговъ и хоть покойно доучиться. Нтъ, ошибалась ma tante, заботясь, чтобы я росъ правдивымъ человкомъ. Кто хочетъ жить, тотъ долженъ умть лгать. Вотъ стоитъ мн замтить матери, что я не люблю и не уважаю ее, что мн извстно ея прошлое и что отъ меня не скроется ея настоящее, что я не желаю купаться въ той грязи, куда она, быть можетъ, легкомысленно сама толкнетъ меня, и она сдлается моимъ непримиримымъ врагомъ, начнетъ мелочно преслдовать меня… Можетъ быть, она выгонитъ меня? Чтожъ, это было-бы хорошо. Но разв меня оставитъ тогда въ поко княгиня Марья Всеволодовна? Разв это можетъ ускользнуть отъ слуха этой сыщицы? Да ей мать сама нажалуется на меня! И разв княгиня не заставитъ тогда вмшаться въ мою жизнь князя Алекся Платоновича? Еще-бы! еще-бы! ей-ли равнодушно смотрть, какъ гибнетъ мальчикъ, племянникъ ея мужа! Нигилистъ изъ него вырабатывается, онъ сынъ, не признающій власти матери, онъ падаетъ въ пропасть опасныхъ заблужденій. Какъ-же не вмшаться въ его жизнь, не обуздать его, не направить на путь истины! Нтъ, нтъ, они меня не оставятъ, покуда не измучаютъ совсмъ! Он вдь вс добрыя и заботливыя женщины!» Эти думы все сильне и сильне захватывали душу Евгенія. Въ этой душ была горечь, была желчь; онъ уже не могъ думать послдовательно, боле или мене спокойно; онъ волновался, раздражался и перескакивалъ отъ одной мысли къ другой. Иногда у него страшно болла голова, но это была какая-то тупая, давящая боль, во время которой онъ уже совсмъ не могъ думать. Онъ не могъ отдлаться отъ тяжелаго настроенія ни на минуту, а дни шли своимъ чередомъ. Прошло уже пять дней со дня похоронъ княжны Олимпіады Платоновны и Софья тревожилась и замчала Евгенію:

— Пора собираться, Женичка, въ путь дорогу! Пора!

— Да, да, пора, отвчалъ онъ со вздохомъ. — Надо-же кончить чмъ-нибудь.

— Евгенія Александровна и такъ, я думаю, уже сердится, замчала Софья. — Она вдь совсмъ уже собралась хать за-границу.

— Ну, и пусть-бы узжала безъ меня! говорилъ Евгеній.

— Нельзя-же… теперь, голубчикъ, ужь худо-ли, хорошо-ли, а надо подчиняться ей, жить у нея… Вотъ въ совершеннолтіе придете — не долго ужь теперь ждать — тогда и будете длать, что хотите…

— Не долго ждать да дождаться трудно, со вздохомъ говорилъ онъ.

— Что длать, что длать! И всмъ не сладко живется, у всхъ есть свое горе!.

Евгеній молча выслушивалъ эти фразы. Теперь ему начинало казаться, что рчь идетъ о комъ-то другомъ, а не о немъ. Это самому ему казалось страннымъ, но это было такъ.

Но день отъзда изъ Сансуси онъ все-таки отлагалъ.

— Хочется насмотрться на все, подышать въ послдній разъ весною, говорилъ онъ Софь.