Чужие грехи

Когда онъ возвратился домой, онъ былъ вполн очарованъ и счастливъ. Этотъ день, полный неожиданностей, прошелъ для него, какъ свтлый сонъ. Дома онъ далеко за полночь объяснялъ своей матери, какъ онъ любитъ Олю, какъ приняла его Евгенія Александровна, какъ обязательно предложилъ ему Ивинскій свои услуги, если ему понадобится протекція. Старушка Рябушкина, какъ всегда, слыша, что ея сына обласкали добрыя люди, сказала съ благоговніемъ: «Благослови ихъ, родныхъ, Господи!»

— Вотъ я и у пристани… другая жизнь начнется… Полно закучивать да падать духомъ, теперь семья своя будетъ, прочное гнздо будетъ, возбужденнымъ тономъ говорилъ Рябушкинъ, ходя изъ угла въ уголъ по комнат. — Теперь нужно только, не лнясь, работать, честно и бодро работать — и все пойдетъ хорошо… не безслдно пройдетъ жизнь… Знаешь, мать, я теперь точно впервые на двухъ ногахъ стою, твердо и прочно стою, ничего не боясь, не колеблясь…

— А я то, я то, голубчикъ, какъ счастлива! говорила старушка въ восторг. — Все молчала, а теперь скажу — боялась, что ты не пристроишься, такъ холостякомъ и останешься… Ужь это какая жизнь: пріятели, гульба… Ты не пьяница, ни какой-нибудь забулдыга, да веселья то въ дом нтъ со мной старухой, съ книгами, не манитъ пустой то домъ, ну, по невол и пойдешь куда попало лишній разъ, а тамъ — сегодня пошелъ, завтра пошелъ — и затянетъ эта самая холостая жизнь… гульба эта безшабашная… Вотъ тоже, когда получилось письмо о смерти Женички, пришелъ ты ночью не въ своемъ вид: плакалъ, плакалъ, а потомъ кричать началъ: «все перебью, все! ничего не надо, все уничтожу!»… Господи, напугалась я тогда, поджилки трясутся, укладываю, ублажаю тебя, а ты жизнь проклинаешь, слова такія страшныя говоришь… а у самаго икота, икота!.. Извстно, съ горя это было… съ горя большого!..

— Да, да, съ горя! подтвердилъ Петръ Ивановичъ и задумался, вспомнивъ про Евгенія. — Вотъ тоже умеръ ни за грошъ, ни за денежку! грустно проговорилъ онъ. — Какъ бы порадовался, еслибы теперь живъ былъ. Вдь онъ первый былъ моимъ сватомъ.

— Что ты! удивилась старушка.

— Да, да…

Петръ Ивановичъ разсказалъ матери, какъ его уговаривалъ Евгеній жениться на Ол.

— И не зналъ онъ матери, боялся ее, проговорилъ Рябушкинъ въ раздумьи. — Наслушался разныхъ толковъ о ней и сплетенъ, а того и не зналъ, что за добрая это душа. Ну, испортили ее воспитаніе люди, среда, провела она бурную молодость. Да кто же не заблуждался, кто же не падалъ? Нельзя же бросать въ каждаго камень за его ошибки? Это великая евангельская истина!.. Нужно умть прощать, нужно умть искать душу подъ этой житейской грязью, прилипающею на жизненномъ пути къ человку. Этого то онъ, дитя, и не умлъ длать, въ крайности еще впадалъ, утрировалъ еще все…

— Не отъ міра сего, видно, человкъ былъ, со вздохомъ сказала старушка, — оттого и не жилецъ на свт былъ!..

Петръ Ивановичъ молча подошелъ къ окну и сталъ смотрть на улицу, барабаня пальцами по подоконнику. Наступало уже утро, весенняя заря уже освщала дома мутнымъ, болзненнымъ полусвтомъ. Въ голов Рябушкина роились какія то странныя мысли о себ, объ Ол, объ Евгеніи, объ Евгеніи Александровн, о княжн Олимпіад Платоновн. Онъ длалъ какія то сравненія, производилъ какой то анализъ всхъ этихъ характеровъ. И среди этихъ думъ, одно слово постоянно, словно невольно, неизвстно почему, навертывалось ему на языкъ, это слово «примиреніе». «Примиришься — и живешь; не примиришься — и умирай! мелькало въ его голов. — Не вс только могутъ примириться, иные требованій слишкомъ много предъявляютъ жизни. Кто хочетъ жить, тотъ долженъ быть снисходителенъ. Тоже люди не ангелы, жизнь не рай, чтобы требовать только совершенства и не допускать никакихъ компромиссовъ. Нужно длать уступки. Худой миръ все же лучше доброй ссоры!» И вдругъ въ его голов возникъ вопросъ: «До какихъ предловъ нужно длать уступки?» а затмъ вопросъ явился въ еще боле категорической форм и тайный голосъ, словно издваясь и глумясь надъ Рябушкинымъ, допрашивалъ его: «Ну, вотъ, напримръ, ты до какого предла будешь уступать?» Рябушкинъ вдругъ сердито встряхнулъ головой, точно что то стряхивая съ себя, и быстро проговорилъ:

— Ну, мать, пора и на боковую, а то чортъ знаетъ что начинаетъ лзть въ голову!

— Усталъ ты, голубчикъ! сказала мать.

— Да, усталъ, тихо отвтилъ онъ.

Мать и сынъ разошлись по своимъ комнатамъ — оба утомленные, оба жаждущіе успокоенія и сна.

* * *

Что было дальше: это уже не интересно для постороннихъ, такъ какъ дальше началась идиллія примиренія, любви, поцлуевъ, семейнаго счастія и восторговъ. Довольно сказать, что вс и старушка Рябушкина, и Петръ Ивановичъ, и Евгенія Александровна, и Оля были очарованы другъ другомъ, не могли прожить другъ безъ друга ни одного дня, проектировали поселиться вмст на дач въ Павловск, здить вмст на музыку, кататься вмст по утрамъ… Даже господинъ Ивинскій былъ доволенъ: ради бракосочетанія дочери Евгенія Александровна не ухала снова заграницу и говорила всмъ и каждому: