Чужие грехи

Она показалась ему такою прекрасною, такою чистою въ эту минуту, что онъ невольно протянулъ ей об руки и въ волненіи проговорилъ:

— Что вы, что вы! Разв я говорю, что я не хочу васъ взять, милая моя!.. я говорю, что неудобно вамъ жить у меня… у холостого…

И вдругъ ему при этой фраз невольно вспомнились слова, сказанныя когда-то Евгеніемъ: «женитесь на Ольг». Онъ даже смутился и покраснлъ при этомъ воспоминаніи, точно ему пришла въ голову какая-то гршная мысль. Она сидла передъ нимъ, опустивъ голову, сложивъ на колняхъ руки, и словно ждала чего-то покорно и робко, не смя боле просить и настаивать. Съ минуту длилось тяжелое молчаніе. Наконецъ, Петръ Ивановичъ сдлалъ надъ собой усиліе и прервалъ его.

— Оля, тихо и не смло проговорилъ онъ, — вы могли-бы войдти въ мой домъ только какъ моя невста, какъ моя жена… Если-бы вы захотли…

У нея вырвалось изъ груди какое то слабое восклицаніе и она быстро, тайкомъ и словно пугливо сжала его руки, точно хотла сказать: «молчите, молчите!»

— Такъ какъ-же, Оля? спросилъ онъ по прежнему тихо, но боле твердо.

— Да, да! въ волненіи прошептала она. — О, если-бы вы знали, какъ я счастлива!.. Но… идите… идите… здсь нельзя говорить…

Она быстро поднялась съ мста, вся розовая, вся сіяющая. Она, казалось, боялась, что она не выдержитъ и тутъ-же при всхъ бросится въ его объятія.

— Идите… идите къ моей матери… скажите ей все! проговорила она, задыхающимся голосомъ. — О милый, я не знала сама, какъ я люблю васъ!..

Она уже скрылась изъ залы, а Петръ Ивановичъ, точно оглушенный, точно ослпленный, все еще стоялъ неподвижно на мст…

Петръ Ивановичъ шелъ изъ института, словно опьянвъ отъ счастія. Еще четверть часа тому назадъ ни онъ, ни Ольга даже и не подозрвали и не предчувствовали того, что съ ними случится въ это утро. «И какъ это я не догадывался, что я давно люблю ее! бормоталъ онъ съ улыбкой на лиц. — Раздумывалъ, за кого она выйдетъ, за свтскаго шелопая или за сластолюбиваго старца!.. Да разв я могъ-бы спокойно уступить ее кому-нибудь? Разв я не потому ходилъ сюда, что я не могу жить безъ нея?.. Вдь на меня тоска нападала, когда я хоть одинъ пріемный день пропускалъ и не видалъ этого дтскаго личика… И все-таки по обыкновенію нужно было подтолкнуть, навести на мысль, чтобы я понялъ это, чтобы объяснился… Самъ никогда ничего не пойму, ни на что не ршусь!.. Байбакъ, право, байбакъ!.. Милая, она тоже не понимала ясно, что любитъ меня. Какъ просвтлло это личико отъ счастья… точно переродилась она… И какъ объяснились… гд объяснились!.. Теперь скоре, скоре нужно хлопотать обо всемъ… Ну, вотъ и къ тихому пристанищу причалимъ и конецъ треволненіямъ. Что-жъ, и пора… и пора… чины тоже имемъ… ну, и на дорог стоимъ… все честь честью!» Онъ и смялся, и разсчитывалъ, и напвалъ что-то, направляясь домой. Онъ дошелъ почти до своего дома и вдругъ вернулся. «Нтъ, прежде пойду къ ея матери, проговорилъ онъ вслухъ. — Скорй нужно все покончить, все выяснить… А вдругъ Евгенія Александровна за-границей… Какъ быть тогда?.. Ну, что-жъ, къ господину Ивинскому обращусь… Не волкъ тоже, не състъ!»

Онъ, однако, засталъ госпожу Ивинскую дома. Его приняли. Евгенія Александровна, по обыкновенію, все еще цвтущая и нарядная, приняла его въ гостиной, прищурила глазки и спросила:

— Чмъ могу быть вамъ полезной?

Она держала себя съ достоинствомъ, немного чопорно, разыгрывая роль вліятельной женщины, привыкшей къ тому, что къ ней являются просители.

Рябушкинъ вжливо объяснилъ, кто онъ и отъ кого онъ пришелъ. Она какъ будто удивилась чему-то, — можетъ быть, тому, что ей напоминаютъ о дочери, или тому, что дочь еще помнитъ о ней, — указала ему на кресло и быстро заговорила:

— Я только что вернулась недавно изъ за-границы и еще не успла постить Олю… Я все больна посл этой страшной катастрофы… въ мои годы такіе удары не проходятъ даромъ…

Она какъ будто оправдывалась отъ какихъ-то невысказанныхъ ей обвиненій.

— Ну, вамъ еще рано говорить о своихъ годахъ, замтилъ съ любезною улыбкой Рябушкинъ, дйствительно залюбовавшись ея свжестью и здоровьемъ. — Вы кажетесь старшей сестрой своей дочери…

— Старшей… на двадцать лтъ? засмялась Евгенія Александровна и вдругъ перешла въ свой обычный задушевный, немного фамильярный, немного вульгарный тонъ:- Ахъ, нтъ, monsieur Рябушкинъ, молодость трудно сохранить, переживъ все то, что пережила я… Вы, конечно, не знаете всего, но если-бы разсказать, вы удивились-бы, какъ выдержали все это мои нервы!.. И еще Богъ знаетъ, что ждетъ впереди… Я немного неудачница!.. Теперь вотъ начнутся заботы объ Ол… Она едва-ли любитъ меня… мы мало знаемъ другъ друга… ее вооружили…

— Я и пришелъ собственно затмъ, чтобы переговорить съ вами о ней, осторожно перебилъ ее Рябушкинъ. — Вы знаете, что я по вол покойной княжны Олимпіады Платоновны завдую небольшими средствами и небольшимъ клочкомъ земли, оставленными вашей дочери княжной… Это заставляло меня не прерывать сношеній съ вашей дочерью… кром того я давно усплъ полюбить и ее, и покойнаго Евгенія, занимаясь ихъ образованіемъ… мн было жаль бросить забытую всми двочку…