Чужие грехи

На третій день послѣ пріѣзда Петра Ивановича въ Петербургъ вечерній поѣздъ финляндской желѣзной дороги снова уносилъ молодого человѣка обратно въ Выборгъ. Петръ Ивановичъ чувствовалъ непривычную усталостъ, тяжесть въ головѣ, у него, какъ будто послѣ болѣзни, ныло все тѣло. Уснуть, однако, онъ не могъ. Ему вспоминались событія двухъ прошедшихъ дней, какъ какой-то глупый и тяжелый сонъ, неизвѣстно почему и для чего приснившійся. Вечеръ, проведенный съ господиномъ Анукинымъ у Палкина, потомъ обѣдъ съ господиномъ Анукинымъ у Бореля, далѣе попойка и кутежъ съ господиномъ Анукинымъ въ обществѣ какихъ-то неизвѣстныхъ мужчинъ и женщинъ, все это проходило передъ глазами Рябушкина, какъ какой-то кошмаръ. Порой Рябушкинъ съ озлобленіемъ бормоталъ: «и какой чортъ дернулъ меня хороводиться съ нимъ!» Порой по его лицу скользила усмѣшка при воспоминаніяхъ о разныхъ выходкахъ и безобразіяхъ господина Анукина и Петръ Ивановичъ мысленно говорилъ: «а все-таки интересный субъектъ!» Дѣйствительно, господинъ Анукинъ былъ субъектъ интересный. Онъ походилъ на опьянѣвшаго на пиру дикаря, почувствовавшаго, что у него въ карманѣ есть груда денегъ, на которыя онъ можетъ купить все, что вздумаетъ. Онъ еще спорилъ, увидавъ въ трактирномъ счетѣ прибавленный лишній «бутербродъ съ свѣжею икрой», и въ тоже время бррсалъ по пяти рублей «на водку» слугѣ. Онъ еще хвасталъ имѣвшимися въ его карманѣ деньгами, какъ мальчишка, впервые имѣвшій въ рукахъ большія деньги, и въ тоже время умѣлъ уже кутить и прожигать деньги не хуже самаго опытнаго кутилы. Онъ говорилъ, какъ крайне разсчетливый человѣкъ, что «онъ беретъ у Олимпіады Платоновны деньги потому, что своихъ денегъ на дѣло Хрюмина вовсе не желаетъ тратить, такъ какъ онѣ, положимъ, и возвратятся навѣрное Евгеніею Александровною, но вѣдь она можетъ внезапно умереть и тогда простись со своими деньгами», но въ то-же время, смотря, повидимому, такъ практически на дѣло, дѣйствуя такъ осторожно, онъ бросалъ деньги зря во время попойки и чуть не закуривалъ папиросы кредитными билетами, твердя въ пьяномъ видѣ всѣмъ и каждому: «душка, бери у меня деньги!» Онъ высокомѣрно и небрежно толковалъ о своихъ высокихъ связяхъ, о своихъ крупныхъ дѣлахъ и въ тоже время наивно замѣтилъ Петру Ивановичу, встрѣтивъ ночью на улицѣ какую-то подозрительную личность: «вотъ одинъ изъ нашихъ кормильцевъ; я съ защиты такого вотъ жулика жить началъ; плакалъ, батенька, защищая его, ну, и пронялъ одного комерсанта-мошенника, сообразившаго, что если я даромъ такъ плакать умѣю, такъ за деньги всю камеру слезами затопить могу». Изъ того, что видѣлъ и слышалъ Петръ Ивановичъ въ эти два дня онъ вынесъ какое-то новое впечатлѣніе: передъ нимъ былъ мѣщанинъ, только что попавшій въ дворянство, бѣднякъ, только что дорвавшійся до денегъ, голодный, только что продравшійся къ столу со всевозможными яствами и винами; наглое самомнѣніе, безпредѣльная хвастливость, пусканье пыли въ глаза и задоръ выскочки смѣшивались здѣсь съ безшабашностью, съ необузданностью и размашистостью широкой русской натуры; когда эта личность говорила: «всѣ, батенька, жрать хотятъ», — въ головѣ невольно шевелилась мысль, что такіе люди чѣмъ больше жрутъ, тѣмъ больше чувствуютъ апетита, — волчьяго, неутолимаго, безпредѣльнаго апетита. Неизвѣстно почему, при воспоминаніи объ этой личности въ головѣ Петра Ивановича мелькнули воспоминанія о совершенно противоположныхъ знакомыхъ ему личностяхъ — о нѣсколькихъ товарищахъ и однокашникахъ, ярыхъ спорщикахъ въ семинаріи, страстныхъ искателяхъ полезнаго дѣла, людяхъ, ходившихъ чуть не безъ сапогъ и менѣе всего думавшихъ именно о томъ, что они ходятъ почти безъ сапогъ. Что общаго между ними и господиномъ Анукинымъ? Развѣ только то, что и они были горячими спорщиками, что и они проповѣдовали цѣлый философскія системы, что и они вдавались теоретически въ такія-же крайности, какъ господинъ Анукинъ, съ тою только разницею, что все казавшееся господину Анукину бѣлымъ они, вѣроятно, признали-бы чернымъ и все казавшееся имъ бѣлымъ непремѣнно было-бы названо имъ чернымъ; наконецъ, была у нихъ и у господина Анукина еще одна общая черта: господинъ Анукинъ думалъ, что будущее принадлежитъ людямъ его сорта; они думали, что будущее принадлежитъ имъ или, вѣрнѣе сказать, тѣмъ бѣднякамъ, вопросъ о которыхъ болѣе всего занималъ ихъ. Размышляя такимъ образомъ, перескакивая съ предмета на предметъ, Рябушкинъ невольно пожалъ плечами и подумалъ: «послѣ этихъ безобразій чортъ знаетъ какая ерунда лѣзетъ въ голову». Но тѣмъ не менѣе его голова продолжала работать все въ томъ-же направленіи и помимо его воли возникали вопросы, какъ онъ самъ устроитъ свою жизнь, куда примкнетъ въ будущемъ, затянется-ли въ этотъ омутъ безшабашнаго прожиганія жизни, увлечется-ли до самозабвенія какой-нибудь высокой идеей, на служеніе которой отдастъ всѣ силы, всего себя, всѣ личныя радости и наслажденія или потянетъ лямку жизни, какъ ее тянутъ тысячи людей, стараясь сохранить хотя пасивную честность, заботясь свить себѣ уютное гнѣздо на заработанный упорнымъ трудомъ грошъ, наслаждаясь семейнымъ счастіемъ и прилагая всѣ старанія, чтобы выростить добрыхъ, честныхъ и способныхъ къ труду дѣтей? Какой-то внутренній голосъ подсказывалъ ему, что онъ недостаточно циникъ для исключительнаго служенія мамону и недостаточно вѣрующій для подвижничества во имя идеи, и тотъ-же голосъ иронически нашептывалъ ему: «ужь гдѣ вамъ, мѣщанамъ, подняться выше мѣщанскаго счастья!..» Петръ Ивановичъ сердито хмурился и ругалъ въ душѣ встрѣчу съ господиномъ Анукинымъ. «Вѣчно такъ, перепьешь, а потомъ и во рту горько и въ головѣ сумбуръ. Еще хорошо, что я рукъ ему, кажется, не цѣловалъ, а то вѣдь всегда чортъ знаетъ до какихъ нѣжностей допьешься!» ворчалъ онъ съ неудовольствіемъ, подъѣзжая къ Выборгу.