Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Главным распространителем солдатской версии были учебные части Забайкалья, откуда они часто переносились солдатами в Монголию, создавая эффект реализма и глобальности феномена. Мои респонденты называли Семенова вездесущим, показывая постоянное и всеохватывающее присутствие легенды в солдатской жизни[581]. Солдаты распознавали семеновцев даже в русских и бурятских детях из соседних деревень. Советские офицеры использовали легенды более инструментально: фронтирная опасность должна была предостеречь солдат от самовольного покидания воинской части. Именно приграничная локализация порождает фантазии о неправдоподобных возможностях полулиминальных существ[582]. Сила этой легенды была настолько велика, что она затронула сердца части «негативно распознанных» сообществ. Советское Забайкалье, разрушенное кровавой братоубийственной войной, расказачиванием и политикой стерилизации границ, не только откликнулось на призыв увидеть врага на своей территории, но пошло дальше, узнавая его в себе[583].

Причиной такого глубокого резонанса, казалось бы, абсолютно негативной проекции было сочетание локальности главных антигероев и парадоксально советское прочтение образа Семенова: вместо молодого казака, пытающегося реализовать взаимоисключающие проекты, приходит образ решительного и безжалостного вождя, готового на все ради реализации своих целей. Кроме того, Семенов становится символом поступка немыслимого для советского человека: обрушить террор на головы коммунистов. Интересна эволюция представления о допустимом уровне насилия после победы революции. Если во время Гражданской войны террор белой государственности (намного более скромный, чем утверждала советская историография)[584] представлялся местному населению как слишком радикальная и недопустимая форма борьбы, то после именно сама его возможность притягивает внимание и желание отождествления.

Компенсаторная роль мифа позволила не только придать смысл катастрофе казачьего Забайкалья, но и представить ее как грозное событие общенационального масштаба. Аффирмативное прочтение негативной проекции противопоставило советскому обществу активирующее прочтение травмы как результата достойного поражения в неравной борьбе. В этой перспективе все меняется местами: страх противника (советского общества) перед их (сообщества) испепеляющей мощью позволяет спокойно принимать практики дискриминации. Теперь уже советские места памяти, уроки истории в школе и даже советские фильмы о Гражданской войне становятся средством преодоления чувства растерянности и беспомощности. Понимание этого способа переживания прошлого требует отказа от черно-белых противопоставлений: главным мотивом популярности Семенова была обида на расказачивание красных партизан в Забайкалье, советское воспитание облегчало присвоение советских культурных моделей памяти, а транслируемые в семье элементы казачьей культуры делали невозможной позицию жертвы. Первый фактор (обида) являлся здесь ключевым. В «великой казачьей катастрофе Забайкалья» фактическая и ценностная победы разделились: если номинально победа большевиков никем не оспаривается, битву за память (даже в случае детей красных партизан) выиграли, несомненно, Атаман и его грозные соратники[585].

ФАНТОМНЫЕ УЧАСТНИКИ ФАНТОМНОГО СОБЫТИЯ

Историческим прототипом воображаемого не-сообщества[586] семеновцев во Внутренней Азии была часть сообщества забайкальских казаков, поддержавшая белую государственность в Забайкалье и продолжавшая с разной интенсивностью борьбу с советской властью до конца Второй мировой войны[587]. Вместе с ними под знамя грозного атамана встала достаточно своеобразная коалиция, включающая монголов, китайцев, башкир, тибетцев, японцев и белогвардейские части из других армий[588]. Несмотря на этот космополитический момент, забайкальские казаки становятся единственными наследниками страшной славы атамана, остальные участники событий окончательно преданы забвению. Правление Семенова становится главной официальной травмой Забайкалья, все региональные места памяти подчинены коммеморации жертв семеновского правления. Реальные и вымышленные преступления семеновцев становятся важным элементом идентичности Советского Забайкалья, создавая образ кровавой вакханалии, до сегодняшнего дня определяющий восприятие прошлого этого региона.