Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Новорусановцы охотно рассказывали об истории села. В некоторых случаях источник знаний был очевиден — книга Кузнецова. В некоторых казалось, что за словами респондентов стоит какое-то незаписанное предание. В рассказах периоды с определенным историческим сюжетом сочетались с провалами, иногда достигающими десятилетий. Начиная с дореволюционной жизни имения Кондоиди, респонденты переходили к коллективизации и созданию колхозов, войне. Послевоенная история представлена личными или родительскими воспоминаниями, где семейная история сочетается с важными для села событиями — открытие Дома культуры в конце 1960‐х, преображение села в 1990–2000‐х годах (передача ДК церкви, появление общины старообрядцев, ремонт памятника Великой Отечественной войне). Восстание и вообще период времени между барской усадьбой и колхозами попадал в «темную зону». И о бандах, и о ранних коммунарах приходилось спрашивать специально, рассказы были довольно отрывочны. Кроме того, в ответ на прямые вопросы о восстании респонденты переходили на понятные им темы (в первую очередь на историю коллективизации).

Тем не менее наличие коммуны создавало определенный каркас воспоминаний, главным содержанием которых были именно семейные конфликты. Так, рассказывая о первых годах коммуны, один из потомков коммунаров практически не вспоминает деталей быта, но помнит о борьбе за возможность получить образование. Оказывается, коммуна обладала связями, позволявшими отправлять детей учиться в самые престижные вузы Москвы и Ленинграда. Коммунарская элита этим пользовалась, рядовым членам везло реже. Возмущенные этим дяди респондента поставили ультиматум руководству коммуны: либо их отправляют учиться, либо они выходят из коммуны. Результат конфликта остался неясен.

Другой пример: со слов бывшей учительницы новорусановской школы, в коммуне существовало жесткое разделение между семьями основателей — «аристократией» (жили в барской усадьбе) и рядовыми членами (жили в бараках при усадьбе). Конфликт между основателями стал одной из причин написания воспоминаний И. В. Кузнецова: «Ну они вот, знаете, и в коммуне еще были, вот Шамшины и Шестаковы (речь идет о Кузнецовых. — Н. Л.), наверно. Они как-то тоже между собой делили власть. И вот один одно рассказывает про коммуну, а другой — другое. И вот как-то недавно… ну как недавно, это еще я работала, даже не знаю, в каком это приблизительно году… ну вот 90‐е это. Приезжал Шестаков, у него своя история. Он подарил свою книгу — вот тут, в школе, должна быть. Вот история коммуны „Дача“, у него там фотографии, и все. А вот Шамшины, они трактуют по-другому». К сожалению, это свидетельство, проливающее свет на историю создания воспоминаний И. В. Кузнецова, — единственное в своем роде. О конфликте памяти между Кузнецовыми и Шамшиными мне больше никто не говорил. Хотя он представляется очень правдоподобным: из проанализированного выше фрагмента воспоминаний понятно, что Шамшины даже в большей степени, чем Кузнецовы, претендовали на статус основателей и первых руководителей артели и коммуны (об этом свидетельствуют формальное руководство артелью, участие Шамшиных в ревтрибунале и общая большая представленность Шамшиных в тексте воспоминаний об этой эпохе).

Конфликт, о котором И. В. Кузнецов говорит прямо, — между коммунарами и обычными крестьянами[248] — сохранился в семейной истории на уровне «следов». Все респонденты упоминают то ли противоречие, то ли разделение между новорусановцами и коммунарами. Как правило, в этой связи в рассказах большую играет тема наличия (у коммунаров) и отсутствия (в деревне) еды. Бывшая учительница то говорит о том, что в коммуне в годы ее молодости (1950–1960‐е) жили только бедные или пришлые люди, то чтó у коммуны были богатые и могущественные покровители, а на их складах всегда было много еды и новорусановцы ходили перебирать овощи в коммуну. При этом отец респондентки ходил работать в другую коммуну в Токаревский (соседний) район. Другая респондентка рассказывала об «обращении» одной из семей: «Как-то у них [коммунаров], как вот рассказывают жители, у них вот хотя б была еда постоянная: они варили, оставляли себе продукты. А такой простой крестьянин, он мог себе даже ничего и… на поле один-то не мог убрать. И поэтому люди подавались… вот баба Таня у меня была тогда [на попечении] в престарелом [доме], она говорит: „Родители не хотели идти в коммуну, все-таки, своя земля, хотели, а я пошла работать туда в этой, в коммуне“. И, в общем, и она там сытая. Вначале за детьми присматривала, еще ребенком была… А потом что-то, в общем, в семье случилось, и короче, они тоже все перешли, ихняя семья, в коммуну работать». Сытость жизни в коммуне (по сравнению с деревней) подчеркивал и потомок первых коммунаров.