Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Основная рамка воспоминаний Г. М. Бабикова задана не коллективной памятью о восстании (к которой, по всей видимости, отсылают воспоминания В. П. Попова и Г. И. Хрушкова), а автобиографическим дискурсом. В 1979 году Бабикову 74 года, он рассказывает о себе и в отрывочных, но ярких эпизодах воспроизводит запомнившееся ему и имеющее отношение к Казымским событиям. Точкой отсчета становится 1933 год: «1933 г. августе м-це я выехал Казымскую кульбазу. Попросили меня работать тузсовете секретарем»[396].

Текст Бабикова являет некоторые яркие черты письма «наивного автора»: следование «правде факта» без выделения приоритетов повествования, высокая детализация отступлений, возникающих каждый раз, когда отправка Бабикова на новое место работы откладывается («отправкой меня время затянулось»), постоянные упоминания чаепития и угощения строганиной заехавших на факторию (такие встречи с особой любовью описаны автором). Рукопись Бабикова отражает и особенности письма человека с пробелами в образовании: пропуски предлогов (регулярно — предлог «в»), орфографические ошибки («пожалуста», «ботрак», «кульбаза», «зразу», «малированная кружка» и т. д.), написания географических названий со строчной буквы (помут, березово), использование просторечий («Ямщиком оказался пожилой хант Степан фамилию путем не помню не то Оборин (?) или др.», «там людей было дивно» и др.). Почти полное отсутствие знаков препинания значительно затрудняет установление логических связей. При этом Бабиков охотно прибегает к принятым в делопроизводственном стиле сокращениям (в т ч; и др, п/торг, т/пункт), распространяя их и на предлог «без»: «б/замка», «б/полезно».

В своих воспоминаниях Бабиков обнаруживает несомненный талант рассказчика, внося в повествование интригу и драматургически оформляя эпизоды прошлого, врезавшиеся в его память. В отличие от Попова и Хрушкова Бабиков не был участником боевых действий; он был работником отдаленной фактории по заготовке пушнины и открыто и часто прибегает к «чужому слову» в описании событий.

Завязкой повествования становится описание поездки в отдаленную факторию: «Приехали помут (Помут. — Н. Г.) т/пункт Интегралкооператива там людей было дивно в т ч Дидюхин Николай работник кооператива. Они очень заинтересовались моей поездкой в сторонке шушукаются можно было понять вот еще нашелся один…» (с. 1–2). «Приезжаем т/пункт, а торг пункте ни души. Одна юрта б/замка среди густого соснового бора. Вместе прилавка служат ящики из под товаров. Промтоваров тыс. на 40» (с. 2). Детализация сцены проведена через действия героя, что рождает почти кинематографический эффект: «Спичкой посветили нашли керосиновую лампу в углу стоит железная печка. Затопили железку вскипетили воду из снега попили чайку. Оленей пустили на подножный корм с колотушками на шее, чтобы не разбрелись далеко. Ямщик рвался уехать, но я его отпускал до 3х суток»[397]. Тревога автора, удерживающего компаньона-ямщика, не напрасна: «…На 3е сутки в ночь врываются в шумом гамов [так!] сразу нарушили наш покой. Первое слово кто-то есть? Пожалуста нас обогрейте, накормите? Приехал зав. факторией Поленов и. о. непомню знал, что его прозвание было по березову (жулик) сним приехал парторг к/базы Микушко и еще приехали ханты с пушниной» (с. 2).

Сцена участливого расспроса Поленова Бабиковым становится первым эпизодом «свидетельских показаний» в тексте воспоминаний. Заведующий факторией рассказывает о конфликте с хантами: «Поленов зразу-же начал принимать пушнину, но одновременно левой рукой захватывает грудь, несколько стонет и жалуется на боль в груди. Я спрашиваю что с вами заболели видеть? Вкратце объясняет? Как только приезжаю ихнию стойбище меня окружили толпа востанцев с шибли из нарт: на ноги одели петлю, и на шею, с одной стороны и с другой стороны толпы приподнимают как чурку деревянную и отбивают на изезженную тандару, отбивают всю внутренность, но а всетаки: как оставили живым то? Поленов прекрасно владел хатыйким [так!] языком и недавно он вернувшись заключения: он клялся и божился грехах своих и только поэтому его отпустили» (с. 2).

Именно «отшельник» Бабиков оставляет нам фиксацию собственной рефлексии относительно причин конфликта на озере Нумто. Среди них он особенно выделяет экономические: «Недовольство началось оттого как начали строить казымскую кульбазу под Руководством Дидюхина Старшего. По расказам местных жителей еще 30 31 гг. приезжали сотни нарт угрожающего предупреждали не нужно им школы больницы и факторий. Оленними ногами они могут снабжаться по прежнему в Березовом. За 2 сезона моей работы я воочию убедился в чем? Все хорошие массивы боровой дичью сосновые бора в руках княжеств Молдановых Речки с хорошим урожаем белок выдрами, тоже княжеское. Живуны верховьях речек озера куда поднимается рыба на зимовки эти богатые с рыбой озера тоже княжеское. Князья давали места для отстрела белок с расчетом 9 белок добудешь 8 белок князю 9ый себе наверняка и также с рыбой обстояло также» (с. 2).