Чужой своим не станет

Сарай был прибран, чувствовалась хозяйская добрая рука. Через узкие щели между досок внутрь проникали лучи, освещая стоптанную черную землю. С левой стороны от входа висел хомут; в правом углу составлены лопаты с граблями; у противоположной стороны в аккуратную поленницу сложены дрова. Здесь же лежало сено, заботливо укрытое двумя прохудившимися тонкими одеялами.

– Где же оно? – метнулась Полина в угол, к вороху тряпья, сложенного в большую, крепко плетенную корзину. – Ах, вот же! – обрадованно воскликнула девушка, вытягивая запылившуюся мешковину.

– А ты не торопись, девонька, – подступил ближе Рыжков. Узкие полоски солнца высвечивали поднятую в воздух пыль. – Чего нам торопиться? Они подождут. – От свежего молодого девичьего тела исходил жар, который он ощущал на своем лице. По коже от грешной и отчаянной мысли пробежал озноб. Вытаращенные от страха девичьи глаза возбуждали. Полина, опасаясь самого худшего, попятилась, не сводя с Рыжкова перепуганных глаз. – Не бойся, красавица, ничего с тобой не случится, – преодолел Рыжков подступившую к горлу хрипоту.

– Дяденька, пустите меня, – все дальше в глубину сарая отступала Полина. – У меня ни тятеньки, ни маменьки нет. Побойтесь Бога!

Рука Рыжкова по-хозяйски полезла под легкий сарафан, крепкие пальцы ухватили девичье бедро, – он невольно сглотнул, почувствовав упругость девичьего стана.

– Не ерепенься, гордиться должна, что тебе такой гарный хлопец достался. Не всем бабам так везет.

Полина попыталась вырваться из объятий, освободиться от грубых мужских рук, жадных в своем желании, но оказалась бессильной – цепкие пальцы все выше поднимались по голому бедру к самому паху.

– Дяденька, ведь вы же боец Красной армии, как же так можно?!! – пыталась усовестить его Полина.

– А ты думаешь, что красноармейцы любить не могут? Уж лучше пусть тебя красноармеец поимеет, чем какой-нибудь фриц… Не бойся, девонька, больно не будет, я постараюсь. Я в этом деле мастер…

Рыжков все сильнее прижимал к себе Полину, не давая ей пошевелиться.

– Отпустите, – пыталась освободиться девушка. – Я сейчас закричу.

– А вот этого не нужно, – строго наказал Рыжков, – шум нам ни к чему.

Неожиданно он ударил Полину ниже грудной клетки. Девушка согнулась, не в силах пошевелиться, тщетно пытаясь вдохнуть живительный глоток воздуха. Не получалось – дыхание перехватило, в глазах застыли ужас и отчаяние от неизбежного.

– Вот так оно будет лучше, – удовлетворенно произнес Рыжков. – А то брыкаться надумала. Мы там на фронте кровь свою проливаем, за весь трудовой народ воюем, а бабы нам в любви отказывают! Это что же такое получается? Завтра нам в атаку идти, могу ведь и погибнуть. А ты меня лаской обогреешь, и помирать легче будет… А потом я партийный, неужели коммунисту в его просьбе надо отказывать? Ой, как нехорошо, чему тебя в школе учили?

Он подхватил девушку на руки и положил ее поверх одеяла. Полина, не сумев отдышаться, с ужасом наблюдала за тем, как Рыжков беззастенчиво шарит по ее бедрам, по животу, уверенно и торопливо задирая сарафан к самому ее подбородку. Некоторое время он просто смотрел на стройные девичьи ноги, еще не успевшие познать ласку мужских рук, потом суетливо принялся расстегивать брюки.

– Ай, хороша, чертовка! Как только немцы на тебя такую не позарились? Из своей глуши, наверное, не вылезала.

Навалился на нее всем телом, почувствовал прохладу девичьей кожи. Вошел в нее в тот миг, когда дыхание девушки прорвалось – глубоко вздохнув, она закричала от боли, исходившей снизу живота.

– Не шуми, девонька, не шуми, – зажал ей Рыжков ладонью рот и вжался в нее крепче, вдыхая аромат молодой кожи.

Через четверть часа Рыжков устало откинулся на бок. Глубоко вздохнул. Полина продолжала лежать, чувствуя себя опустошенной, убитой; не оставалось сил даже пошевелиться. Малейшее движение причиняло боль.

– Три жены у меня было, и ни одна из них девкой не оказалась. А тут вон оно как подфартило… Кто бы знал… Такая глушь, а девки вон какие встречаются! А может, мне жениться на тебе, а? Что скажешь, красавица? – застегивая ремень, оскалился Рыжков. – Это сейчас я в небольших чинах, а там, глядишь, может и генералом Красной армии стану! Ладно, пойду я! Там уже заждались.

Громко хлопнув дверью, Рыжков вышел из сарая.

Преодолевая боль, девушка поправила сарафан, поднялась с соломы. На одеяле остался лежать кустик рассыпавшейся петрушки. Закрыв лицо руками, она горько зарыдала.

– Что-то вы больно долго картошку собирали, – укоризненно произнес Феоктистов, когда Рыжков с довольной ехидной улыбкой вошел в избу: – Мы тут заждались.

– Дельце у меня было одно неотложное. – Натолкнувшись на сердитый взгляд гауптштурмфюрера Штольце, насильник добавил: – Ну как я мог девке отказать, если она просит? Грех это! Обхватила мою шею руками, не оторвать! Пришлось уважить. Ох, и сладкая попалась дивчина!

– Почему она не выходит? – спросил гауптштурмфюрер.

– Видно, мужиков стесняется. Деревенские бабы – они такие.

– Она хоть принесет что-нибудь пожрать? А то этот сухой паек поперек горла стоит.

– Пойду спрошу, – сказал Рыжков.