Чужой своим не станет

Дальше, стиснутая елями и соснами, виднелась деревушка: небольшая, дворов тридцать, но крепенькая, судя по могучим срубам. В каждом доме имелись дворовые постройки. Почти все крыши покрыты черепицей. В каждом дворе – колодезный сруб с журавлем.

Спустились по натоптанной тропинке и зашагали к первому дому. Не повезло: дверца была подперта палкой – ясно, что хозяев нет дома. Возможно, подались в лес за грибами или за ягодами. Места здесь урожайные, самое время собирать дары природы. Так что из леса с пустыми руками никто не приходит.

– Есть тут кто-нибудь? – постучал Тимофей в следующий дом.

Дверь низкая, невысокая, но сделана со знанием, так, чтобы не выдуть на улицу тепло. На стук прихромала тощая жилистая старуха. В глазах – недоверие, какое нередко можно наблюдать у людей, живущих затворниками вдали от оживленных мест.

– Вам чаго, милыя? – не по возрасту звонко спросила хозяйка. Такой голос, сильный и чистый, мог принадлежать крепкой молодухе, но никак не старухе. Этот контраст между увядающей внешностью и звонким чистым голосом вызвал у Романцева невольную улыбку: «Бывает же такое».

– Вы можете сказать, в последнее время в вашей деревне появлялись красноармейцы?

– Паяулялися, – уверенно отвечала старушка. – А навошта вам? Нарабили чаго?

– Можно и так сказать, – не стал вдаваться в подробности капитан Романцев. – Где вы их видели? Сколько их было?

– Тры чарванормейцы двух немцев вяли, – охотно продолжала старушка. – С того боку дяревни прыйшли и вот по этой дороге прама до дзеда Герасиму направились, он з унучкай Полиной живе. Бедная дзеванька, – закачала головой старуха. – Бацьку с маткой у яе палицаи пазабивали, когда яны у лесе хавалися. Усе партызан шукали… Авось ей повезло, пабегла яна. Хоць у яе страляли, рана у яе на наге от пули осталася. Долго потом не заживала, яна и цяпер трохи храмает.

– Понятно, а где этот дед живет?

– А вунь там две яблыни перад уваходам растуць, эта и будзе их дом.

Поблагодарив, Тимофей направился к указанному срубу.

Подошли к хате. Порог высокий, срубленный из крепких досок. Между бревнами для удержания тепла в доме забит мох. Дверь низкая – нужно основательно пригнуться, чтобы войти внутрь. Обыкновенная изба, единственное украшение – на самом коньке крыши искусно вырезанный петушок из цельного куска дерева.

Негромко постучавшись, Тимофей Романцев произнес:

– Хозяева дома?

Еще через минуту раздались шаркающие старческие шаги, затем брякнул металлический засов, и дверь скрипуче отворилась. В проеме показался тощий старик с всклокоченной бородой. Увидев стоявшего на пороге Тимофея, он пошире распахнул дверь, и Романцев увидел в его руках топор.

– Я цябе зараз! – грозно закричал дед, замахиваясь топором.

– Не стрелять! – выкрикнул Тимофей, отскакивая в сторону. Лезвие топора, зацепив косяк, срезало с него огромную щепу.

– Я вас, Ирад, усих пазабиваю! – не на шутку разошелся дед, свирепо наступая на отступающих смершевцев. – Эта трэба ж такое учиниць! Дзе он?! Пакажите мне яго! – горячился дед, размахивая топором. Неожиданно зацепившись носком калоши о выступающий камень, он неловко, по-стариковски, упал на колени; топор из ослабевших рук отлетел далеко в сторону. Запыхавшегося, злого, не желавшего поддаваться старика бойцы подхватили и поставили на ноги.

– Ты лучше расскажи, дед, что у тебя стряслось? – строго попросил Романцев. – Невесело ты нас встречаешь.

Старый, с ободранными штанинами на коленях, он тяжело опустился на завалинку из грубого горбыля, жалостливо под ним скрипнувшую, растер поясницу заскорузлыми узловатыми пальцами и произнес, задыхаясь:

– Давеча вось, такия ж, як вы, у нашим дом прыходзили. У такой жа форме. Унучка-то мая, сердешные, малачком их хацела напаиць, так яны над ей ссильничали. Яки прадукты у доме были, усе забрали! И пайшли…

– Чего ты такое говоришь, дед? – ужаснулся капитан Романцев. – Как они выглядели?

– Одинаково выглядали, як тую сказаць, – несколько обескураженно отвечал дел. – Асаблива вось и не прыглядаўся.

– Сколько их человек было?

– Пяць чалавек их было.

– Не красноармейцы они, а прихвостни фашистские, в форму нашу переоделись! Виселица их ждет!

Дед долго не мог отдышаться. Когда дыхание стало ровным, достал кисет из парчи, вышитый желтыми камушками; насыпал табачку на заготовленную полоску бумаги, аккуратно вырванную из газеты, обильно послюнявил края и ловко, в одно движение, скрутил цигарку. Так же неторопливо, всем своим видом давая понять, что спешить ему некуда, вытащил из кармана два кремня, умелыми движениями выбил искру и прикурил от фитиля.

Разведчики, стоявшие подле старика, не торопили его, терпеливо ожидали, когда он надышится табачной дури. Пыхнув разок, другой, дед вконец успокоился и заговорил размеренно:

– Значиць, ня вы?

– Не мы, дед.

– А тольки хто вас зараз сягоння разбярэ, вы гэта ци не?

– Как тебя, дед, по батюшке?

– Герасим Платоныч.

– И все-таки, Герасим Платоныч, вспомни, как они были одеты.

– У траих форма чырвонаармейская была, а у дваих нямецкая. Эти чырвонаармейцы фрыцэв канваиравали.

– Расскажи, как все произошло.