Come with the pain (СИ)

Никакого удовольствия ни для кого из них — только боль. Одна на двоих. Одинаковая. Она высокой волной накрывает сверху, утаскивая прочь, закручивая в водовороте ощущений. Луи сжимает бока мальчика под ним, касается губами ключицы, что торчит из растянутого ворота свитера. Он хочет передать этим прикосновением, что чувствует то же самое. Но если юный Луи проходит это впервые, то для него боль увеличена в два раза.

— Тише, тише, — успокаивает Томлинсон, начиная двигаться. — Ты сильный, ты справишься с этим.

Воспоминания толкают его продолжать, потому что сейчас невыносимо, но уже спустя несколько минут, Луи помнит, будет приятно. Он ещё не раз вспомнит о том удовольствии, что получил от монстра, и оно горечью расползётся под кожей, давая стойкость в необходимые моменты.

Движения медленные, и щека всё ещё покоится на груди юного Луи, когда тот чуть сдвигается, скребёт по деревянному полу ногтями. Онемение распространяется по телу, начиная с лица. Его покрывает паутинкой, стягивает высохшие дорожки слёз. Кровь коркой запеклась на губе.

Это тот переломный момент, когда юный Луи в своей боли коснулся самого дна пропасти.

— Обними меня, — просит Томлинсон. Внутренности с треском разрываются, и горячая кровь хлещет из ран, кажется, будто вот-вот она подступится к горлу и Луи захлебнётся в ней.

Но мальчик моргает, растерянно смотрит стеклянными глазами, слёзы в которых превратились в кусочки льда, и тянет медленно руки. Они ложатся на плечи, обжигая тёплую кожу холодом.

Они снова целуются. В этот раз юный Луи сам раскрывает губы, толкается языком в рот, отдавая разочарование обратно. И, кажется, Томлинсон не выдержит, ещё несколько капель, и он сломается.

Тело мальчика мягкое, когда Луи приподнимает его за бёдра, сажает сверху. Малыш стонет, болезненно и вымученно, но следующее движение делает сам. Ведёт по кругу бёдрами, но всё, что чувствует Луи — это отчаяние и ненависть к себе. Никакого удовольствия ни для кого из них.

— Когда придёт время, я не поступлю так, как ты, — с придыханием говорит младший, когда Луи подбрасывает его на своих бёдрах, толкаясь глубоко внутрь.

— Поступишь. Если не струсишь.

Дыхание прерывается, и юный Луи откидывается назад, Томлинсон едва успевает поймать его, поддержать спину влажными ладонями. Они замирают, чтобы мальчик мог сказать то, что крутится у него на языке. Томлинсону это не нужно, он помнит все свои мысли очень хорошо. Но монстр той ночью дал ему высказаться, и он сдерживает инстинктивные движения тела, позволяя высказаться Луи.

— То, что я не хочу причинять боль другим, не значит, что я трус.

Хриплый смех пугает пламя свечей, и оно вырисовывает на стенах домашней библиотеки причудливые тени, искажает черты лица.

— Глупый. Ты поймёшь.

Луи тянет за волосы, оттягивая голову назад, и впивается зубами в поставленную шею. Он трахает юную версию себя без удовольствия, но с напором и грубостью, разрушая, как помнит из прошлого. Мальчишка кричит, царапается, но член внутри давит, и, независимо от эмоций и душевного состояния, Луи кончает, разбрызгивая сперму по неснятой одежде. Влажная, она склеивает их тела, и Томлинсон совершает последние толчки в мягкого податливого Луи.

— Бывают дни, когда всё понятно и сомнений нет, — он аккуратно кладёт мальчика на холодный пол, натягивает на грязное тело джинсы. — А бывает, болит, и ничего не помогает.

Голубые глаза приоткрыты, и в мечущемся свете свечей их голубой, слегка безумный блеск оглушает. Мальчик тянет свой свитер вниз, пытаясь прикрыться, и Луи отворачивается, с трудом поднимается на ослабевшие ноги. Пока он натягивает белую майку Гарри на торс, сзади слышится судорожный выдох, а спустя мгновение — тихие поскуливания.

Красная шапочка валяется у самой двери, и Луи не останавливается, наклоняется на ходу и подцепляет её пальцами. Дверь хлопает за спиной, и в кромешной темноте ускоренным шагом Томлинсон спускается.

Уже на улице в приоткрытое окно второго этажа ветер доносит до него рыдания, выворачивающие мальчика наизнанку, и он зажмуривается, впивается ногтями в ладони. Он пережил это, пережил.

Голова раскалывается от боли, зигзагом трещин расплывается мигрень по затылочной части, а в груди отвратительный ком раскаяния и растущая тьма. Ноги бредут по улице в сторону клубящихся сумерек, туда, откуда Луи пришёл, но он не чувствует, что управляет своим телом.

Сознание осталось в маминой библиотеке, в теле девятнадцатилетнего мальчика, чей мир сегодня был разорван в клочья, и сейчас, истекая кровью на полу, доживает свои последние секунды. Луи там, в эпицентре этой боли, на грани между безумием и холоднокровием.

Тьма принимает в свои объятия, гладит, ласкает, пока Луи проходит этот участок улицы. Она забивается в нос, наполняет рот сладостью, и лёгкие сокращаются сильнее, учащая дыхание.