Coward (СИ)

Взгляд Гермионы невольно отметил лежащее на столе яблоко, оставленное Роном. Если срочно не заткнуть чем-то рот, то она наговорит ему столько всего, что потом они не смогут смотреть друг другу в глаза целую вечность! Схватив яблоко, Гермиона откусила большой кусок. На языке осела горечь. Что-то было не так: привычный сладкий привкус смешался с чем-то неприятным. Она взглянула на отметины собственной челюсти — в мякоти отчётливо виднелось темнеющее пятно, где, к её большому облечению, не было червяка. Но мысль об этом уже вызвала у неё отвращение: Гермиона выплюнула яблоко на ладонь, завернула в салфетку и, поморщившись, взяла в руки нож.

— Иногда всё испортить может всего одна маленькая деталь, — многозначительно бросила она, отрезая отмеченный червяком бок.

Люпин, наблюдавший за вздёрнутым поведением, прекрасно уловил подтекст.

— Прости, я не должен был с тобой говорить в таком тоне, — сказал он, нервно поджав губы. — Ты имеешь полное право поступать так, как ты хочешь. Просто я… Ты мне очень дорога, Гермиона, так дорога, что я порой не в силах контролировать себя. Я вижу, как нелегко тебе приходится, как в этом промозглом лесу ты — такая юная, упорная, такая красивая…

В его взгляде, измученном и пристыженном одновременно, она увидела проблеск искреннего сожаления. Люпин говорил честно, даже слишком честно, чего сам от себя вряд ли мог ожидать. Поток его откровенности поднялся пугающе высоко, неуправляемый и пугающий.

— Я волнуюсь за тебя и не перестаю восхищаться твоим мужеством, — с нажимом заявил Люпин, а затем развёл руками. — Любая опасность, угрожающая тебе, обостряет мои инстинкты. Я никогда ничего такого не чувствовал. Ни к одной девушке.

Гермиона изумлённо подняла глаза. Ни к одной девушке? Голос Люпина так и звенел бы в её ушах, если бы не холодная боль, взявшаяся из ниоткуда. Она сморгнула наваждение и обнаружила, как серебряный нож, пронзивший мякоть яблока впился в её палец.

Как и когда это произошло — она точно не знала. Люпин очутился возле неё всего за одно мгновение, преодолев стол, будто его и не было. Его руки порывисто, но ласково накрыли её руки. Нож издал гулкое эхо, упав на пол.

— Рана глубокая?

Прежде, чем Гермиона успела ответил на беспокойный вопрос, Люпин наклонился вперёд и коснулся губами маленького кровоточащего пореза.

— Больно?

В его глазах, когда они встретились с её, промелькнула жёлтая тень волка — так быстро, что Гермиона и не заметила на миг пропавшего голубого в радужке. Вокруг всё замерло, потеряло привычный ритм. Существовало ли что-то ещё? Этот лес, эта палатка — они настоящие? Или только он, стоящий в считанных сантиметрах, с каплей её крови на губах?

Ничто другое не имело уже никакого смысла. Гермиона не была уверена, кто был первым: он, она или они одновременно потянулись друг к другу. Поцелуй вспыхнул ярким пламенем, сокрушив любые прежние сомнения. Она обвила его шею руками и послушно отвечала на каждое прикосновение. С ним было так тепло. А впрочем, жар струился изнутри их обоих.

Люпин, придерживая Гермиону за талию, усадил её на стол. Её запах! Она пахла как само желание. Жадные губы срывали поцелуй за поцелуем. Он попробовал на вкус её сахарные щёки, линию скул, плавно спустился к шее. Гермиона тихо ахнула и запрокинула голову назад. Тем временем ловкие руки уже стремительно расстёгивали пуговицы на его кофте и рубашке.

Она никогда не представляла себе, что страсть обрушится с такой сокрушительной силой. От соприкосновения кожи к коже у неё внутри завязывался тугой узел. Звякнула пряжка на его брюках. Интересно, Ремус отдавал себе отчёт о том, что между ними происходит прямо сейчас? Нет, определённо, у них обоих просто сорвало крышу!

В сумасшедшем запале они едва добрались до её постели. Люпин оставался деликатным: старательно пытался обуздать свои порывы, дожидаясь разрешения Гермионы на каждый новый шаг. Он не спешил оставить её полностью обнажённой, хотя глаза хищно поглощали её статную фигурку даже под всеми слоями одежды. И всё-таки он был терпелив. Гермиона, занеженная в ласке его поцелуев, сама пожелала большего. А джентльмен не может заставлять даму долго ждать.

Как только это случилось, Гермиона уже и не могла себе представить ничего другого. Все юношеские иллюзии мгновенно растаяли. Если она и мечтала о ком-то раньше, то этот образ был таким абстрактным и неосязаемым. Ей вообще с трудом верилось, что она позволит кому-то к себе прикоснуться, а теперь… Слегка придавливаемая его телом к простыни, Гермиона утратила всякую связь со всем, что раньше ей казалось таким очевидным. Разве мог кто-то подарить ей большее наслаждение, чем Ремус? Их пальцы причудливо переплетались, сердце пробивалось сквозь рёбра, чувствуя своё отражение в другой груди. Иначе и быть не могло.

Его губы ласково коснулись её мокрого виска. Гермиона пыталась восстановить дыхание и не могла избавиться от счастливой улыбки. Ресницы чуть подрагивали: она так не хотела открывать глаза, по-детски боясь, что ей только что приснился самый прекрасный сон.