Critical Strike

Слова вырывались из моей глотки медвежьим рыком. Это были даже не слова, а чувства, мысли, переживания – им не надо было принимать никакой иной формы, они были ясны сами по себе. Я пел духам о том, что наконец пришел и что я твердо стою на воде, я открыт и хочу говорить с ними, хочу испросить совета. Я просил о помощи, просил о знаниях, о поддержке. Духи откликались эхом, они пели в ответ, даже опережали меня. Хрустальный звон духов разносился по всему моему телу, по всему миру вокруг меня, невероятно чистый, прозрачный, тонкий звук их голосов. Это более всего напомнило мне ту смесь гула и пищания, что мы с Александром застали на море.

Духи парили надо мной северным сиянием, полярным сиянием.

Реальность исходила цветными разводами, бесконечно прекрасными, холодными, розово-лиловыми разводами. Яркие цветные всполохи мелькали надо мной, вокруг меня, внутри и снаружи. Пурпурные, зеленые, голубые, красные, они катились волнами, бились о края небес, они пели, играли, завораживали. Я отвечал духам уже что-то неясное, примитивное, исходившее из самых моих глубин, из самого центра моего разума. Нина рассказывала, что у нас три мозга, сформировавшиеся на разных стадиях эволюции: верхний – от высших приматов, средний – от низших млекопитающих и самый глубинный, самый древний, примитивный мозг рептилии. Это было единственное, что еще осталось: разум пресмыкающегося, разум эмоций, импульсов, инстинктов. Все остальное растворилось в море северного сияния, в прекрасных разноцветных звенящих волнах; я уплывал вслед за ними, и ничто меня не держало.

– Что с ним?

– Все нормально.

– Ни хрена не нормально! Что с ним?!

– Степа, ты знаешь ответ? – Марго мелькает среди всполохов. – Они ответили?

Я не умею говорить. Ни на русском, ни на латышском. Кажется, у них знак согласия – это покачать головой. Или кивнуть? Может, кивнуть? Надо кивнуть головой.

Где-то далеко в мире живых тело шамана Степы кивает головой. Тело шамана Степы стоит в кругу, вписанном в квадрат, – это мебель расставлена по комнате такой хитрой мандалой.

– Снимай маску! – кричит один из людей, стоящих возле шамана Степы.

После этого северное сияние исчезло.

Я захлебывался; о мои зубы билось что-то металлическое.

– Степа! Держись, сейчас все нормально будет, держись! Как же ты так…

– Воды, ему простой воды надо… Дай воды.

– Какая тут вода! Он сам говорил, керосин дринк. – Это голос Ящика. – Степа, пей! Ну!

Меня скрутило, все тело сжало, и я вытошнился куда-то вбок.

– Ккак… Как Серафим, – еле выговорил я.

– Он ничего, живой. Ты сам, главное, держись.

В меня влили еще керосин дринка, и меня снова вытошнило.

– Он умирает, – тихо сказал Боря.

– Он выживет.

– Посмотри на лицо его, на волосы!

Передо мной проплыло цветное пятно. Потом темное. Зрение постепенно возвращалось.

– Степа, пей!

Я сделал пару глотков, захлебнулся и закашлялся. Александр, он держит меня за плечо. Вот он, четкий, настоящий. Вот Боря, а вот Ящик, на руках у него Серафимка… Резкость нарастала со страшной силой, я видел все лучше и лучше, и голова как-то нереально кружилась, именно: нереально. Четкие контуры резали глаза, и все казалось ненастоящим.

– Отойдите.

Это Марго. Она снимает свою теплую кофту, и на ней ничего нет, до пояса она совершенно голая.

У Марго четыре груди. Две обычные, нормальные груди, красивые, второго размера или чуть больше, и еще две – чуть ниже, маленькие, ближе к центру расположенные, наполовину прикрытые верхними грудями. У Марго четыре груди, что-то вроде бабочки.

– Все нормально, – говорит она и прижимает меня к своей груди. – Все хорошо.

Я сжимаю губами сосок и втягиваю молоко.

– Все нормально, – говорит Марго.

Молоко

Когда я посмотрел на себя в зеркало в первый раз после камлания, я себя не узнал. Кожа серая, все лицо в морщинах, истощенное, как на последних стадиях рака, кахексия, глаза выпученные, волосы седые.

– Я точно не умер? – спросил я тогда у Бори.

– Мы тебя еле откачали, если честно.

Серафим тоже поседел, но в целом отделался немного легче.

– А у нее и вправду четыре груди было?

– У кого?

– Ну, Маргарита. Шаманка.

– Какая еще Маргарита?! – удивился Боря. – Может, ты в мире духов ее видел?

– Да нет, она же приходила, сидела в кресле. Кальян курила. И у нее грудь – как бабочка.

– Богиня какая-то, наверное, – озадаченно пробормотал Боря. – Ты поправляйся, а я пойду, у меня концерт.

И я поправлялся. За два дня усиленного питания лицо более-менее пришло в норму, силы вернулись, но волосы так и остались седыми, от корней до самых кончиков – так же, как и у Серафима.

После камлания у меня открылся то ли третий глаз, то ли какая-то дополнительная чакра, то ли аура искривилась, но я наконец смог прочитать иероглифические записи Джимми. Непонятные прежде рисунки, похожие на первобытное наскальное граффити, складывались теперь в слова и предложения, складывались в идеи, в мысли, в эмоции.