Cure Te Ipsum (СИ)

Когда освобожденный Вишневский прискакал в оперблок, мы ничего не сказали по поводу его весьма оригинального головного убора, хотя следовало бы. На голове эльфа красовалась своеобразная конструкция: поверх глиняного пучка волос белая шапочка, подвязанная лентами. Нечто в духе модерн-арта. Или Жанны Агузаровой.

— Я готов, — он едва не ногами перебирал, — кого режем?

— Ты маньячина, Вишневский! Лишь бы резать. Слышишь, Нимир, не давай ему ножа, он в карцере озверел.

— Без тебя разберемся, — буркнул довольный Вишневский, занимая место анестезиолога, — о светлая воля Эру! Не знаешь, за что и браться.

— Повезло ему, на самом деле. Если б было лето, он бы уже от кровопотери умер. Как зовут тебя, герой?

Но раненого бил сильный озноб, и мы не дождались ответа. Они почти все прибыли одинаковые, грязные, потрепанные и уставшие. И замерзшие. Угля мы в ту ночь сожгли немеряно. Холодный ветер от ворот задувал даже в шахты и свистел там, рождая пугающие звуки, похожие на чьи-то стоны в агонии. Как в такую ночь вообще можно было кого-то спасать там, снаружи, думать не хотелось.

Нори, которого я поймала на выходе из неотложки, был на себя не похож. На рукаве видны были следы свежей крови.

— Ты ранен?

— Пустяки, царапина, — буркнул он, — Ларис, мне идти надо. Там наши на подходе, в такую вьюгу фонарей у ворот не видно, надо встречать.

— Что еще?

— Орков отбивали, те след в след за эльфами… Ларис, я пошел.

— А сколько еще там народу?

— Да нас пятеро, я, Бофур, Двалин, Инси…

Бофур. Пальцы разжались сами собой. Ну куда? Ну куда ему сражаться сейчас, он же ходит только по прямой, он не может танцевать, нога только-только зажила, он припадает на нее, если ослабит контроль за походкой. А там мороз. И орки. И он.

В холодном свете фонаря у ворот кружились снежинки. Я не могла ждать там. Я хотела. Хотела смотреть в снежную ночь, угадывать звуки, кроме рёва бури, но меня ждали в оперблоке. И мне нельзя было думать ни о чем, кроме инструментов и бинтов.

Ротация пациентов с койки на койку закончилась лишь ближе к утру. Обозначилось явное преобладание эльфийского населения стационара, и меня это, честно признать, здорово напрягло. На мой взгляд, если в тебе торчат три орочьи стрелы, бурчать о санитарных условиях, дискомфорте от табачного дыма и песен наших гномов за стеной — моветон. Эля вертелась юлой вокруг одного из наших обмороженных, красавца Элрохира, наименее, кстати, капризного.

— Это сын Элронда, — пояснил мне Саня необычную активность нашей медсестры, — как бы принц.

Я подавила зевок.

— А, еще один. Слушай, а может, ему и счет выставим?

Саня скептически оглядел коридор приёмки. Опасливо пробирались первые нетерпеливые амбулаторные пациенты, глядя на каталки со спящими эльфами. Забрезжила слабая надежда, что хотя бы гномьих мамаш с их бодрым многочисленным потомством это соседство отпугнет. Мамаши из Дейла отличались полным бесстрашием, даже если бы мы приютили тут раненых орков, они пробирались бы мимо, ничуть не опасаясь, со своим извечным «Мне только спросить».

В суете я не расслышала, как у входа послышались знакомые шаги. Тем сильнее забилось сердце, когда в полумраке галереи я разглядела Бофура. В шубе и удивительно нелепой ушанке — и при топоре, конечно. Стоит, смеется. А мне даже курить не хочется из-за беспокойства!

Сама не поняла, как налетела на него и вцепилась в отворот шубы.

— Ты живой!

— Живой, все хорошо со мной…

Его шуба заледенела, шапка съехала на бок, но он улыбался, обеспокоенно всматривался в коридор за моей спиной.

— Как там?

— Работаем, — вышел Саня, попыхивая трубкой, — молодцы, вовремя привезли. Как успели только.

— Разбирали завалы у бывшей стоянки, Нори первый увидел. А тут эта мгла снежная в минуту налетела… Ларис, ну хватит уже, Махал свидетель, все же хорошо.

Саня, многозначительно хмыкнув, отошел под фонарь неотложки.

— Мне надо идти, Ларис. Я зайду. Потом.

— На уджяс…

— Надо. Иди, Лачхимари. Ты там тоже нужна, — пальцы холодные, но ласковые. И он, весь такой заледеневший на морозе, растрепанный. Где мой весельчак-гном? Где мой немного застенчивый любитель потрепать языком и нести всякую чушь, спрашивать обо всем на свете? Неужели это он — воин с окровавленным топором, большой, серьезный, сильный?

Ушел. Чмокнул в лоб, развернулся и покинул меня. Все верно. Это Кили тут ошивается без дела целыми днями, отлынивая от любых работ, которые не касаются Тауриэль. А Бофур взрослый мужчина, ответственный.

Чувствую, вчерашняя реклама даром не прошла. Пропадай пропадом, Лара!

В перевязочной Вишневский задумчиво созерцал свою физиономию в отражении котла для стерилизации. Очередной приступ внезапного эльфийского нарциссизма.

— Ну как ты, прокаженный? Чувствуешь, как корчатся в муках попавшие в плен паразиты?

— Чувствую, что общение с тобой дурно сказывается на любом разумном существе, — отстраненно сообщил эльф и положил руки на стол для приготовления лекарств, — у нас, как я слышал, опять дефицит?

— Ага. И на этот раз ожидаемый и долгосрочный. Мне уже как-то совестно просить у гномов лекарств.