Cure Te Ipsum (СИ)

Я не смогла удержаться от смеха. Ну удружил Энску олень Трандуила! Живучи лихолесские блохи оказались. Наверное, затесались в Элиных тряпках от Даина. Словно уловив телепатически, что я подумала о ней, позвонила Эля. Вопреки обыкновению последних дней, звонок я не сбросила, обнаружив, что у меня аж одиннадцать пропущенных вызовов. Ничего себе.

— Лара? Лара, Саня тебя искал-искал, но не нашел. Слушай, у меня батарея разрядится сейчас, а я на шашлыках с Арменчиком в Березовке, скажи ему, я все поняла, и завтра положу ему на карточку. Да. И побрякушек этих страшненьких привезу, пусть сдаст. И пусть позвонит Насте из терапии, у нее там что-то есть на списание. А машину я ему не дам, он плохо водит. Чао.

Информативно, однако. Я перезвонила, но Эля уже была недоступна. Снова входящий. Таня, из хирургии.

— Алё, Лариска? У тебя первое дежурство восьмого? Тут Саня намутил что-то, я уже сумку сложила, а он не велел никому отдавать, кроме тебя.

— Какую сумку? — что там учудил в очередной раз Саня, предположить было сложно.

— Синюю, сетку. Ой, я не могу тут долго, у меня обход. Короче, пусть в медтехнику съездит, а не клянчит. А денег в долг у меня ему нет, так и передай.

— Непременно, — пробормотала я, но Таня уже дала отбой.

Загадочные звонки продолжились. Позвонил Женя — спросил, зачем, по моему мнению, ломбард нужен Сане. Позвонил Максимыч, грозно потребовав у меня донести до старшего медицинского персонала, что на даче он занят жизненно важными делами — разбирает на зиму стеклянную теплицу, и потому… — дальше связь оборвалась. А Саня не звонил и не отвечал на мои звонки и сообщения.

Я снова зависла перед компьютером, пересматривая фотографии. Грустная музыка осточертела. Телевизор только усугублял положение. Я принялась бродить в пижаме по квартире, лохматя нерасчесанные вот уже три дня волосы, и с тоской глядела в сторону ванной. Там меня ждал ремонт.

Наконец, решилась. Залезла, пыхтя, под раковину, уставилась на хитросплетение труб. Помедитировала минут пять, пытаясь понять смысл увиденного. Наугад протянула руку к одному из кранов, и тут ожил мой телефон. Я зашипела, стукнувшись локтем о ванную.

— Я ненавижу тебя, Саня, — сообщила я в трубку, пытаясь изогнуться под раковиной так, чтобы разглядеть все краны. Ящик с инструментами меня пугал еще больше, чем перспектива остаться без воды.

— Ларка, детка, срочное сообщение! — бодро зазвучал Саня в трубке, — у тебя марля есть?

— Вроде была, — я попыталась закрутить кран. Труба угрожающе заскрипела в месте сочленения с пластиковой.

— Сколько метров?

— Тебе много? Возьми в аптеке, ты же дежуришь сегодня.

— Уже взял. Слушай, Таня звонила?

— Кто только не звонил! — снова промах, труба покривилась уже в другую сторону, — слушай, ты не мог бы перезвонить минут через… а, черт. Мэ пхэнава тукэ чячипэн: ты вообще сейчас невовремя. Сантехник мне нужен, я тут погибну.

— Ларка, ты не поверишь! — громыхал Саня в телефоне, — тебе больше никогда не понадобится сантехник, я клянусь! Теперь все изменится…

— Ты что, в секту попал? Говори, что происходит?

— Бери листок, записывай. Нам нужно конкретно закупиться. До завтрашнего утра чтоб все было. Максимыча я уговорю, машина нужна. Пиши: марганцовка, йод, бинт нестерильный, записала? Фурацилин. Поваренная соль, мелкая, крупная. Стрептомицин.

— Саня, ты организуешь Красный Крест? — я дернула застрявший кран, и тонкая струйка зажурчала между чугуном и пластиком, — блин, давай не сейчас. У меня завтра дежурство уже стоит, отоспаться бы.

— Вишневский подежурит!

Я дернулась, ударилась темечком о раковину, телефон выпал из руки — точнехонько в унитаз, а из оторванной трубы хлынул ледяной фонтан. Сави гожыма! Что делать, соседи снизу меня и так ненавидят…

Тряпка, ведро, остановить воду — за что хвататься? Я попробовала заткнуть трубу — стало только хуже. В отчаянии стала крутить кран — отломала ручку. Попыталась найти разводной ключ, поскользнулась и грохнулась на плитку.

И разревелась.

Сидела в расползающейся луже слегка ржавой, пахнущей хлоркой, воды и выла в голос. Обо всем: о том, что я одна, что Саня идиот, что Вишневский не отдежурит — больше никогда! — за меня, что Эля на шашлыках, а я никогда больше не смогу есть жареное мясо без того, чтобы не вспомнить гномье застолье. И своего гнома. Своего мужчину.

И тут в дверь позвонили.

Размазывая слезы по лицу, я постаралась прийти в себя. Если соседи снизу пришли скандалить, это надолго, и надо иметь выдержку. Ни в коем случае не плакать. Сразу пообещать им поклеить их чертову клеенку, отмокшую от стены. Набрав воздуха в грудь, я решительно распахнула дверь.

И обомлела тут же, потому что передо мной с двумя гигантскими клетчатыми сумками стоял Бофур. Он, кажется, удивился не меньше меня, потому что сделал шаг вперед, и наступил сам себе на ногу при этом.

Если это галлюцинация…

— Лачхимари, ты плачешь, — тихо сказал он, вглядываясь в мое лицо, — кто обидел?