Д.В.Ж.Д. 2035

     Лежать стало как-то не по себе. Не из-за самочувствия. На плечи давило ощущение, что все вагоны снаружи пропитаны радиацией после Уссурийска. Постоянно казалось, что она должна проникнуть через металл. Пусть внутренние счётчики-радиометры состава оставались каменно-спокойны, а внешние обманчиво похрустывали, ловя излучение лишь от наружной поверхности металла, чисто психологически хотелось мощного дождя. Или огня. Он тоже вроде очищает. Проскочить бы через какой-нибудь пожар или водопад. Только лихо, с ветерком, чтобы ничего не повредилось.

     Сон не идёт. И так жалобно стонет рядом пацан.

     Терпи, Громов…

     Мучение продолжалось двое суток, пока парень не открыл глаза.

     Лена назвала его Андреем. Своего имени он не помнил, как и жизни. Она для него началась с чистого листа с момента, когда открыл глаза. Брусов тут же подтвердил, что в этом нет ничего удивительного. При травмах головы и не то случается.

     Всё вопросы к пацану отпали сами собой. Он просто стал новым членом команды. Тихим, послушным, неприметным, всем по нраву.

     Поразительно быстро пацан стал набирать силы.

     * * *

     Брусов возник в дверях купе мрачный, поникший. Он вошёл без стука, сразу сел напротив, перехватив взгляд. Смирнова была на дежурстве, Андрейка нагуливал аппетит, бродя по свободным вагонам, так что я был один в купе. Валялся, пытаясь собраться с мыслями после беглой зарядки. Силы возвращались не так быстро, как у пацанишки.

     Где эта потраченная молодость?

     - Ну чего случилось, медицина?

     Я приподнялся. Подспудное ощущение чего-то холодного, неприятного, сжало изнутри. Натянутая через боль в щеке улыбка пропала сама собой.

     Брусов опустил голову в ладони, буркнул приглушённо:

     - Добрыня облучился.

     - В смысле? Как облучился? Где?!

     Доктор поднял взгляд.

     - Наверное, костюм порвало ещё в Уссурийске. Гвоздём, арматуриной… да чем угодно. Какая-нибудь небольшая дырочка в районе ноги и всё - пиши, пропало. Костюмы теперь уже не проверить. Может, вовсе бракованный попался.

     - Ты чего мелешь? Радиационная безопасность это едва ли не единственная отрасль в стране до Войны, к которой относились серьёзно. Брак невозможен по определению!

     Брусов отклонился, прислонившись спиной к стенке.

     - Может и так, а может, пока костюмы химзащиты валялись на складах, мышь прогрызла. Маленькая, такая подлая мышь. - Он замолчал, ожидая реакции.

     Я промолчал. Двинуть бы ему в голову за все его предположения. Откуда только чего берется в этой голове? Фантаст хренов. Вот же достался доктор.

     - Говорю же, что при том уровне радиации в Уссурийске хватало и дырки размером с монету, чтобы отправить человека на тот свет. Да что человека? Стадо слонов. Не все такие радиационно-устойчивые, как убитый Таранов.

     Значит, вскоре экспедиция потеряет ещё одного человека.

     - Мрачное дело, Лёха. Как Макар?

     - Очнулся. Учится обходиться без руки.

     - Что Бессмертных?

     - Тоже приходит в себя. Кабурова ему костыль строгает. Скоро доделает.

     - Ещё облученные есть помимо Добрыни?

     - Возможно, но конкретно досталось только Добрыне. Остальные - узнаем со временем.

     - Не говори никому.

     - Знать, что смерть близко - не лучшая из новостей. Одно осознание, что в твоём внешне здоровом теле уже происходят дестабилизирующие процессы - мощный стресс. Стресс и страх. А от него бунт и паника по всему составу. Я не дурак, Громов.

     Он привстал, но тут же снова присел, продолжил:

     - Вот знаю, что у Добрыни рак, но ничего не могу поделать. Симптомы у него, вообще-то, начали проявляться почти сразу. Облученный рабочий не вылезал из сортира, а когда приполз ко мне среди ночи, ткани уже начали отмирать. Сейчас в относительно изолированном лазарете лежит просто заживо гниющее тело. И что я могу ему предложить? Нет даже обезболивающего. Дал спирта. Больше никак не могу облегчить его муки. Я долбанный доктор лишь по названию! - Брусов придвинулся ко мне, в бессильной злости зажимая кулаки. - Я прошу тебя, Василь, позволь облегчить его муки. Он сначала стонал, потом кричал, перебудив под утро весь вагон. Сейчас же эти мольбы об убийстве слушать невозможно. Прояви гуманизм, батя. Я сам готов нажать на курок. Народ притих по купе и молча слушает. Но я не могу – команда твоя. СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ ИЛИ Я САМ!

     Я потянулся к рюкзаку под столиком. Там лежал Макаров, свободный от любой радиации пистолет. Я ещё не брал его наружу в опасных зонах.

     - Сам, говоришь? Нет, это - моя работа. - Твёрдо ответил я, доставая пистолет.

     - Да не всё так просто, - обронил доктор.

     - Что ещё?

     - Иван Столбов, - почти по букам произнёс Алексей. - Он и сейчас должен быть на смене, но Салават его подменяет.

     - Ясно… друг, - протянул я.

     Появилось стойкое желание дать Фортуне по лицу, будь она хоть как-то олицетворена в живых образах.

     - Сидит рядом и рвёт волосы, глядя на агонизирующего товарища. Но мольбы о смерти его всячески отвергает, - произнёс чуть тише морально разбитый Брусов.

     Странно, но за всю жизнь, казалось, я не видел более сострадательного к мукам пациентов доктора. Хотя по идее за все эти годы ужаса он должен был стать кремнем в отношении чувств.