d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

— Видишь, как это тяжело для тебя, — последний выстрел будет метким. Тайлер целит в лоб. Он не промахнется. — А ты хочешь изменить человечество! Вот именно из-за боли и глупости человек не может вершить революцию. И даже если вершит ее, все равно остается несчастным.

Выстрел. Мозги стекают по стенам кровавым месивом, а сердце еще машинально пускает сгустки крови по замерзшим венам. Бонни нервно тянется к пачке сигарет, стеклянными глазами вглядываясь в пустоту своей души. Ее жизнь разбита, и теперь уже навсегда. На память, в качестве сувенира, — воспоминания о предательстве отце, безразличии подруги, теплоте и заботе Тайлера. А еще — затяжки. Одна за другой. Ну, в качестве бонуса.

— Ты уничтожил меня, — шепотом на выдохе. Тайлеру остается только обнять девушку за плечо и прижать к себе — сымитировать поддержку и сделать вид, что ему не наплевать. Бонни остается только смириться с объятием и сделать вид, будто она верит, что ему не наплевать.

Тошно.

— Ненавижу тебя, — она закрыла глаза, — если бы ты только знал, как я тебя ненавижу…

Но она не сопротивляется, когда он обнимает ее еще сильнее. Не сопротивляется, когда он отнимает сигарету, тушит, и прижимает к себе ближе, как сломанную куклу. Не сопротивляется и поддается. Отчаянно обнимает его и плачет.

Душа разорвана в клочья. Все, что теперь она может — обнимать, плакать и шептать только одну фразу:

— Ненавижу тебя всей душой, — повторяя судьбу своей подруги и даже не догадываясь об этом.

3.

Сальваторе войти в квартиру не успел, как Елена уже мчалась к нему навстречу. Она увидела в его взгляде разъяренность. Уж когда этот человек на пике негативных эмоций Елена точно знала. Она тоже учила его наизусть. Кинулась бы ему на шею, да вот не посмела после вчерашнего. Остановилась в полуметре, затаив дыхание и как бы ожидая новой ссоры. Она мысленно припомнила все, что должна была сделать утром: пропылесосить, вытереть пыль, помыть посуду и газовую плиту, помыть обувь… Вроде бы сделала все. Истерик не устраивала, скандалов — тоже. Что не так?

Деймон выдержал паузу. Он разулся, принялся снимать куртку, даже не смотря на девушку.

— Что у тебя?

Опять разгребать ее проблемы, вытаскивать ее из дерьмовых ситуаций — когда это успело стать его кармой? Или это — новый образ жизни?

— Пожалуйста, скажи, что я не пойду на эту долбанную встречу. Только ты можешь ее убедить! Ну, пожалуйста!

Кого – ее? Какая встреча? Сальваторе выгрузил ключи, сотовый и сигареты на стол в прихожей, не задавая очевидных вопросов. Он вспоминал гнев новой подружки Локвуда, вспоминал раскаяние и идиотизм Локвуда, вспоминал вчерашний поцелуй и чувствовал себя полным кретином. Елена стояла в коридоре, выжидающе глядя на своего защитника и ожидая ответа, которого, конечно же, не последует. Эта девчонка вела себя как ни в чем не бывало. Ночью опять кричала, прося не выключать свет, утром опять рисовала, погружаясь в горькие воспоминания, а теперь вот просит помощь с чем-то.

Ни стыда ни совести.

Такое бы молчание и продолжалось бы до бесконечности, если бы в проходе не появилась Дженна. Еще одна головная боль. Сальваторе безразлично посмотрел на Соммерс, потому на ее шибанутую на всю голову племянницу, во взгляде которой читалось лишь одно: «Не отдай меня на растерзание».

Деймон ничего на ее взгляд не ответил, прошел в кухню, поставил чайник на плиту, сел за стол. Дженна внимательно смотрела на психолога своей дочери, уже готовясь обрушить на него тысячу аргументов и причин. Сальваторе хотел курить и пить кофе. Еще больше он хотел знать, благополучно долетела ли Джоа до Стокгольма и спокойна ли ее дешевая душонка.

— С ней хочется встретиться ее отец. Елена же категорически против.

Он уставился на Соммерс, так наивно верующую в мир во всем мире и в то, что люди обязаны исполнять свой долг.

Долг — слово, придуманное властями и политиками. Принуждающее понятие, заставляющее делать людей то, чего им не всегда хочется. Семейный долг, дочерний долг, долг чести и дружба. Дешевая порнография.

— Я бы тоже был против, если бы загибался от боли, а мой отец трахался с чужими бабами. Извините, конечно, дело не мое, но Елене не стоит идти на эту встречу.

Во взгляде Дженны — недоумение, смешанное с презрением и этим вечным: «Ты ведь еще жизнь не прожил, ничего о ней не знаешь, как можешь так говорить?». Треклятая отговорка. Не имеет значения, сколько ты прожил — девятнадцать или сорок лет. Важно, сколько ты пережил. Возраст никогда не определяет опыт. Елена может посоревноваться в житейской мудрости с той же Дженной, не знающей что такое потери и отчаяние.

— Послушайте, когда я ее забрал, она не то, что слова не могла из себя выдавить, она себя-то с трудом узнавала, не говоря уже о других людях. Она пребывала в ебанной кататонии двадцать четыре часа в стуки, боялась темноты и страдала от ночных кошмаров. Она была как сломанный робот: выдавала те фразы, которые вспоминала, иногда даже не осознавая их смысла. А теперь, когда она вернулась в более-менее нормальную жизнь, вы хотите снова ее в ту же пропасть отправить?