d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

Демоны внутри сорвались. Цепи лязгнули. Пасти заклацали. Свирепость получила свободу. Крылья выросли за спиной. Дети-то думают, что они только у ангелов вырастают, что только в моменты счастья. Ну, еще один параграф для изучения в будущем.

Елена его начала учить сейчас.

— Мне мало машины, — произнесла она. — Цена за мои чувства повысилась.

Вырезанная улыбка становилась шире. Крылья за спиной получали мощь и силу. Елена не ощущала облегчение или сволочизм. Она ощущала жажду. Жажду сказать то, что требовали сущности в душе.

Грейсон молчал. Пялился на дочь. Дым ее взгляда исчезал. Обнаженная суть его дочери являлся во всей красоте. Опустошенная, задыхающаяся, но способная летать, способная улыбаться и не двигаться в течение долгого времени она напоминала какого-то из тех греческих богов, которые гуляют по страницам «Одиссеи».

— Так что ей не откупишься.

Улыбка исчезла. Елена поднялась одним рывком. Ножки стула поцарапали плитку. Неприятный звук исказил мировосприятие, резанул по слуху. Сердце никто ножами больше не резал. Теперь спицы стали пронзать легкие. Асфиксия.

— Ты мне снишься каждую ночь…

— Переживешь, — произнесла девушка. — Я же пережила. И мама смирилась. А тебе это не составит труда сделать.

Грейсон тоже поднялся. Он смотрел в глаза дочери. Дым выходил… Обнажалась суть. Обнажалась правда. И правда ужасающа: во взгляде Елены не было и намека на прощение, на снисхождение. Не было желания слушать. Не было желания говорить.

Елена умерла для него как дочь. Он видел перед собой живой труп. Зомби, если хотите. Призрака. Но он не видел ту маленькую девочку, которая когда-то не сводила глаз со своего родителя, которая боготворила его.

— Ты ведь не знаешь и половины правды…

Мальвина расправляет свои крылья. Их величина завораживает. Их оперение — бело-серое, переливающееся. Их мощь захватывает и пугает одновременно. А на месте дыма возникает иное.

Искры. Яркие. Тут же потухающие. Едва уловимые.

— А мне тебе все равно. Мне наплевать.

Тянет слова, произнося их плавно и медленно. Она стоит напротив своего личного врага, смотрит на него, высоко подняв подбородок и сдерживая себя из последних сил. Слышится, как открывается дверь. Кто-то вошел. Или кто-то вышел. Елене наплевать. Она не замечает, что на нее и ее предка некоторые посетители косо поглядывают. Ей наплевать на то, кто вошел в кафе.

— А знаешь что? А давай поговорим! — она улыбается, делает глубокий выдох и упирает руки в бока, не скрывая своей улыбки. — Только машины мало. Я хочу яхту.

Искр все больше. Тон голоса выше. Улыбка — безумнее. Все посетители смотрят на красивую девушку, раскованную и раскрепощенную. Она привлекает внимание тем, что в ее поведении есть нечто, что так или иначе отражает душу каждого из присутствующих.

— Я хочу большую белую яхту! И два мешка денег, пап! Купи мне яхту и дай два мешка денег, и, может быть, тогда я буду счастлива! А пока что не смей разбивать мое сердце — оно и так разъебано в ошметки!

Монстры в душе оказываются лучшими друзьями. Соратниками. Любовниками, если хотите. Главнокомандующие — не подходящее слово, но это первое что приходит на ум. Главнокомандующие получают власть. Они жаждут полета. Сердце только предательски щемит. И эта боль находит отток. Через слезы. Снова.

— Больше не смей появляться в моей жизни. Я видеть тебя не могу!

Он выжидает. Секунда, две, три. Потом он хватает Елену за запястье и говорит при этом:

— Пойдем на улицу.

Он уточняет:

— Поговорим наедине.

Шатенка хватается за столешницу, тянет скатерть, и одна чашка падает на пол. Звон битой посуды и разбитого сердца оглушает всех присутствующих. Гилберт выдергивает руку и чувствует разъедающую щелочь на своих щеках.

— Не прикасайся ко мне, понял?! Не прика…

Ее кто-то отталкивает, и перед собой девушка видит чью-то спину. Она узнает этого человека. Его и следовало увидеть тут. Ведь он впервые привел ее в это кафе. Именно в это кафе в одно из их первых свиданий. И только сейчас Елена осознала, что проступок Тайлера ничто по сравнению с преступлением ее отца. Нет, эти действия даже не похожи. Их нельзя сопоставить.

Боль от поступка Грейсона все еще такая же сумасшедшая и рьяная как в тот злополучный вечер.

Тайлер заводит руку за спину, и Гилберт, не думая, хватается за нее, как за спасительный круг. Лучше ей захлебываться в противоречивых чувствах к Локвуду, чем тонуть в обиде на отца. В первом случае есть шанс выжить. Во втором — есть шанс стать призраком. Чьим-то. Зачем-то.

Локвуд, не говоря ни слова, выводит девушку за собой, проводит сквозь все помещение кафе, на ходу хватая ее куртку с вешалки у выхода и, не останавливаясь, открывает двери, уводя Елену за собой. Их встретил холодный ноябрь, на удивление бесчувственный и апатичный сегодня. Ни дождя, ни грозовых туч, ни каких-либо других погодных неполадок. Ни автокатастроф, ни драк, ни ссор, ни слов вдогонку.

Прошлое никогда не гонится за тобой. Она призраком появляется внезапно, а потом исчезает. Как привидения в заброшенных домах.