d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

Она смеялась, закинув голову вверх. Она пыталась нащупать вибрирующий телефон в сумке уже минут пять, но каждый раз прерывалась из-за смеха, или из-за нового глотка спиртного, или из-за того, чтобы ответить Эйприл. Елена провела в клубе уже где-то полтора часа, и за это время она смогла не просто забыть о случае с Десом, но и вычеркнуть на время удушающую ее депрессию. Громкая музыка всегда заглушала крики души. Алкоголь тушил пожары самобичевания.

Девушки стояли в каком-то длинном коридоре, в котором пахло сигаретами, дешевыми духами и алкоголем. Гремучая смесь только по началу казалось таковой. Потом Гилберт как-то к ней привыкла.

Человек ведь уникальное существо. Он способен двигаться во всех направлениях. Он способен приспосабливаться к любым условиям. Елена могла даже различить слова песни, доносящейся из клуба. Слова: «Я выживу, живя в мире, где нет тебя». Красивые слова. Как раз в духе таких вот сломанных и потерянных девочек девятнадцати лет, которые крошат не только собственную, но и чужие судьбы.

Елена снова стала рыться в сумке. Мелодика песни завораживала, а запах сигарет вызывал отдаленные ассоциации, которые Мальвина сразу блокировала, переключаясь на разговор с новой подругой. Временной подругой.

— Кто же такой настырный тебе звонит? — произнесла временная подруга, опираясь о стену душного коридора. — Мальчик?

— Мальчики предназначены для принцесс, — ответила Мальвина доставая телефон. — Нам достаются лакеи. Или сутенеры. Или короли, которых нынче именуют «папиками». Тут уж в зависимости от случ…

Она замолчала на полуслове, уставившись на экран. Внутренний голос умолял не отвечать на телефонный звонок. «Хватит на сегодня новостей, — шептал он, — просто отклони вызов».

Гилберт растерянно посмотрела на Эйприл, потом снова на мобильный. Нет, она созванивалась с Мэттом все эти дни, но созванивалась в основном часов в шесть и где-то раз в три-четыре дня. Она говорила с ним вчера, так смысл ему перезванивать сегодня в одиннадцать?

— Все-таки, мальчик? — ехидно улыбнувшись, промолвила Эйприл. Она была неплохой девушкой, созданной для чего-угодно, только не для дружбы. Гилберт это прекрасно понимала. Она знала, что для дружбы созданы такие как Бонни или такие как Кэролайн.

Она понимала. Поэтому и продолжала гулять с Эйприл все чаще и чаще. Гилберт сжала сотовый и отошла на несколько шагов от девушки не столько потому, что боялась быть услышанной, сколько потому, что музыка ближе к выходу была не такой громкой.

— Да? — ее голос на фоне этих громыхающих басов был невероятно женственен и наивен. Ради таких голосов совершались безумные поступки. Ради таких голосов падали империи.

Ради таких голосов убивали.

Правда, обладательниц этих самых голосов.

— Елена! Ты не спишь еще? — его голос был таким же как и всегда: Мальвина перевела дыхание. Она оперлась о стенку и расслабилась. Временное чувство тревоги улетучилось.

— Нет, Мэтт, — Елена устала. Она устала настолько сильно, что слабость в ногах становилось непосильной: хотелось медленно скатиться по стене и закрыть глаза. В темноте, в ней ведь не только спокойно, но и тепло. Наверное, тепло. Мальвина еще не знает. Мальвина только мчится навстречу этим объятиям.

— Слушай, я забыл сообщить тебе новость. Не знаю, важно ли это… Касается Бонни.

Елена забыла о слабости в ногах. Она резко выпрямилась, сжала трубку телефона еще сильнее. И горло царапало что-то вроде: «Не стоит, Мэтт, ничего говорить», царапало что-то вроде: «О ком угодно, только не о ней». Царапало, но наружу не прорывалось. Только сердце будто остановилось.

— В общем, она вчера была в деканате… снова… Была с каким-то мужиком, я его видел впервые. Бонни писала заявление о повышении стипендии.

Елена закатила глаза:

— Я могла жить и без этого, — пренебрежительно бросила она. Женственность дробилась — теперь голос стал хриплым и грубым. Дробилась и человечность — Елена вновь не могла различить цинизм и вежливость.

— Сегодня вечером я был в деканате по поводу списка экзаменов. Елена, я видел ее заявление. У нее туберкулез.

Гилберт затаила дыхание. По-настоящему затаила — она не делала ни вдоха, ни выдоха, просто пялилась в одну точку, чувствуя, как все ее тело будто каменеет, будто застывает в какой-то треклятой кататонии. Из горла вырвался лишь хрип, но децибелы музыки его разорвали, и повисло временное молчание.

Потом Елена ощутила холод, схвативший ее за кисти и запястья. Потом — дрожь, прошедшую по ногам и вдоль позвоночника.

Девушка сделала глубокий вдох. Временный паралич прошел.

— Я знала, — на выдохе произнесла она. Холод начинал прокрадываться от запястий к предплечьям и плечам. — Она сказала мне…

— Послушай, я знаю, что у вас не ладилось в последние дни, но… Ты бы позвонила ей. Вы же подруги.

Девушка прижалась к стене, закрывая глаза и сжимая трубку все сильнее и сильнее. Нет, она помнила, что у Бонни туберкулез. Отдаленно, но помнила. Но все это казалось чем-то вроде игры. Чем-то, что пройдет само, что не так уж катастрофично по своей сути.