Да

История эта так распалила Дурень, что она принялась строчить посты, какую бы школу хотела для своих детей. В основном она хотела бы такую, где те бы сидели весь день под присмотром нанятых людей и не мешали ей жить. «В такой школе можно будет даже делать на некоторое время интернат – на случай, если родители выедут из страны и детей будет не с кем оставить». Как все бездельники, Алла обожала путешествовать, и как все, кому повезло получать зарплату, ровно ничего не делая, была уверена, что нет ничего проще, чем начать с нуля новое дело. Однако, к ее ужасу, ее фантазии попали на благодатную почву: измученные действительно косной школьной системой родители со всего фейсбука стали сползаться к ней в комментарии и скоро от лайков и репостов перешли к сбору денег и добровольной вербовке в учителя. Когда сам собой организовавшийся чат будущих учителей просто скинул Алле новость, что почти в центре города как раз сдается в аренду по выгодной цене очень даже подходящее под небольшую школу помещение, та объявила, что, к сожалению, бюрократические формальности совершенно выбили ее из колеи, дальше она в такой обстановке создавать идеальную школу не может и уезжает на полгода в Сан-Франциско. Куда девать собранные деньги? Да вот же одна достойная женщина как раз открывает прогрессивный книжный, на него деньги и пойдут.

От изначального интернет-магазина новой хозяйке достались назубок знающая всю документацию курьер Катя, 26-летняя серьезная девушка со склонностью к меланхолии, и только-только устроившаяся на работу застенчивая заочница Алина, которую никто не звал Алиной, а все звали Алиночкой. Катя закончила филфак на такие оценки, что ее просили остаться на трех кафедрах сразу; Алиночка училась маркетингу в аграрно-техническом. Катя выросла в сталинке напротив парка Челюскинцев, Алиночка приехала из-под Жодино и первые месяцы боялась спуститься в метро. Но на полгода на третьем курсе Алиночка попала по обмену в Германию и оттуда приехала, вероятно, самым большим европейцем в истории Европы, так что с Катей она общалась не только наравне, но даже и чуть свысока.

Все свободное время девушки что-то полушепотом обсуждали. Планы на обед. Настоящие ли в Reserved скидки. Неотразимого брюнета-фотографа, который живет где-то в квартире над магазином и часто навеселе после удачных договоров скупает на сотню долларов альбомы с картинами и книги по дизайну. Посетительницу, которая была «отвратительно совершенно намазана», со «стрелками в пол-лица», «очищами гигантскими» и каждый раз доводила их до белого каления, капризно требуя подобрать «книгу в духе Ремарка». Посетительницу эту, единственную из сотни более-менее регулярных покупателей, ни разу не видел вообще никто, кроме Кати и Алиночки, потому что она являлась всегда и исключительно в их смены.

N в эти разговоры не принимали, и это до глубины души ранило ее. Всю жизнь она нехотя допускала, что окружающие считают ее за независимый нрав ведьмой, но тут в ужасные минуты прозрений начала понимать, что окружающие считали ее дурой. Книжный, который должен был стать ее триумфом как человека, созданного для интересных и прочувствованных разговоров, принес ей меньше общения с коллегами, чем любое предыдущее место работы. Как ни старалась, про Алиночку она узнала только, что у нее дислексия, причем в такой стадии, что даже в небольшом посте в фейсбуке она назвала ее сначала «диспепсией», а затем и вовсе «дистрофией». Про Катю она знала больше, но все факты заслонял один: это Катя привела в магазин Петра Волгушева, своего бывшего мужа, с которым до сих пор не могла разъехаться из купленной родителями на свадьбу квартиры в Малиновке.

Все до одного сотрудники и даже некоторые посетители знали, что единственным желанием Волгушева было делать все наперекор. Если его спрашивали о новинках, он как на духу говорил что-нибудь вроде:

– Что за безумная причуда – читать новые книги. Вы правда, что ли, думаете, будто за 500 лет книгопечатания именно сейчас выпускают все самое интересное? Что после века поощряемой государствами безвкусицы массового общества именно вот сейчас есть авторы, способные писать смелее и глубже Толстого?

После такого покупатели обычно не покупали ни Толстого, ни новинок, а как-то потихоньку уходили из магазина.

Спрашивали ли его о старой книге, или о новой, или вообще о чем-то, чего он не читал и читать не мог, Волгушев за словом в карман не лез. Лишь увидев, что он с кем-то из посетителей говорит, N холодела внутри и всякий раз, приблизившись, действительно слышала что-нибудь такое, чего от своего продавца никогда не хотела бы услышать:

– …писатель такого сорта, что если в одной сцене герой просит у девушки руку и сердце, то уже в следующей подробно и во всех деталях у нее их вырезает пилой. Как хотите, а по-моему, это остроумие где-то на уровне девятого класса.

Покупатель двигал кадыком от удивления, но только хуже делал, если пытался спорить:

– А Пелевин?!