Да

Петрова трагическим голосом попросила его хоть сейчас не паясничать. Волгушев впервые заметил, что она была не на шутку взбешена и выкрикивала слова тоном человека обманутого, лишенного чего-то, что ему было твердо обещано. Его задевало, что он-то определенно никаких обещаний не давал, но из простого человеческого сочувствия не мог отделаться одной насмешкой. Загорелся зеленый. Они остались на месте.

– Ладно. Хорошо. Почему мы не будем вместе? Первое: я не странный. Второе: я не сложный. Мы просто разные виды людей. Я твой вид понимаю, а ты о моем даже не знаешь.

Петрова глотала воздух и то ли теперь уже сама не слушала его, то ли, наоборот, впервые в жизни пыталась словами точно описать чувства, которые переполняли ее, и на ходу пугалась того, что у нее получается.

– Я не так говорю все? Да? Я плохо говорю, я все не то говорю. Я поняла. Но ты же понимаешь, что я говорю! Ты же понимаешь: не может такое быть случайно!

– Да что «такое»? Все ты придумала. Ни минуты ничего не было.

Петрова окончательно задохнулась:

– Как это ничего? Зачем же ты сегодня приехал? Что же ты тогда рассказывал про того одноклассника?! Что ты этим хотел сказать?!

Волгушев всплеснул руками:

– Да от скуки приехал, что тут сложного! И сказать ничего не хотел. Это просто история, какие рассказывают, чтобы занять время. Да и весь смысл ее в том, что у моего товарища с той девчонкой ничего не было.

Петрова опять подбирала слова, ей казалось, что все эти ужасные слова еще как-то можно отыграть в нужную сторону, надо только понять, в каком порядке их расставить. Волгушев впервые ее по-настоящему пожалел и совсем тихо, почти нежно сказал:

– Но я ведь совсем не люблю тебя, пойми, пожалуйста. Что мне с эти прикажешь делать?

Она замерла и смотрела удивленными глазами:

– И не нравлюсь даже?

– Нет, – вздохнул он. – Раз это единственный ответ, который ты поймешь.

Он пошел дальше и, чтобы не видеть ее, достал телефон. Такси все не вызывалось. Уже пройдя порядком какой-то не то узкой тропой в снегу, не то просто автомобильной колеей, он обернулся и увидел, что Петрова за ним не шла. Не видно ее было и в стороне дороги.

Он все шел, и шел, и зашел совсем в какой-то лес. Утомленный, он достал из кармана бутылочку с водой, выпил и умыл вмиг замерзшее лицо. Снова стал вызывать такси, но капля, попавшая на сенсорный экран, сделала тот непослушным. Будто насмешливое привидение за его плечом закрыло приложение, отлистало две страницы до папки фотографий и открыло фотографию Насти, минуточку проверяющую телефон в день их прошлогоднего свидания. Фотографию он тогда сделал украдкой и ни разу Насте ее не показывал. Во-первых, ну было бы что показывать, просто невыразительная фотография человека в движении. А во-вторых, он прекрасно помнил, что делал ее, думая: «Если мы больше не увидимся, у меня будет хотя бы это». Это было не изображение воспоминания, а изображение, вызывающее воспоминание. Так наши предки смотрели на локон возлюбленного и что-то чувствовали, хотя вроде бы никак не могли: локон – это просто волосы, никто не любит просто волосы. Сначала он не вспоминал о фотографии, потому что чувства, ей вызываемые, казались наивными, его тогдашние мечты осуществились с лихвой, с горкой. Теперь ему было больно вспоминать момент, когда ничего еще не случилось, все было впереди, все могло случиться лучшим образом, все должно было случиться лучшим образом и, однако, не случилось, а как-то расползлось, растворилось, исчезло, как дым, и ничего не вернешь и не повторишь.

Волгушев понял, где он. Поле, которое вдруг открылось его взору, было подмерзшей гладью Минского моря. Вправо шел заснеженный пляж с железными беседками, которые дети в такую пору года любят заматывать целлофаном, чтобы получался такой как бы домик. Надо было идти дальше берегом, и через полчаса должна была быть станция электрички. Но пока можно было постоять, передохнуть. Вокруг было совсем безлюдно, только ветер шевелил редкие мертвые листья на не полностью облетевших деревьях, да где-то вдалеке, со стороны домов, которые он прошел, лениво брехала собака. Волгушев стоял на заснеженном пляже и беззвучно плакал.

Третья часть

I.

«В 2020-м я жил в пяти минутах ходьбы от Двора Перемен. Я снимал квартирку с видом на кинотеатр и сквер. Я жил на задворках перемен.

Уже в начале лета все поверхности в районе оказались исписаны надписями «Я/Мы 97%». Некоторые надписи на дорогах были сделаны так торопливо, что черточка сливалась со следующей буквой, и казалось, что это предупреждение – осторожно, впереди ухабы.