Да

Вся эта деловитость находилась в самом разительном контрасте с внешностью говоривших. Все они были в теплых спортивных штанах и в байках, в жарко натопленном доме они нещадно потели и поминутно оттирали от пота красные лица. У всех были удивительные стрижки – в лучшем случае, просто плохие, сделанные, по-видимому, мамой дома, у одного был хвост до лопаток, у другого – такие длинные сальные лохмы, что можно было, не гадая, предположить, что он принципиально и уже много лет не стрижется, ну а мыть достаточно часто голову ленится. Несмотря на сильные запахи еды, в комнате, хоть она и была большой просторной залой, стоял густой запах пота, и добро бы только свежего.

Волгушев вполголоса спросил у Дварфа ручку (пронзающий взгляд, рука, запущенная в бездонный карман байки, достает оранжевую с синим погрызенным колпачком) и быстро своим корявым почерком накорябал на салфетке: «Люди делятся не на тех, кто витает в облаках, и тех, кто твердо стоит на земле, а на тех, чьи мечты убоги, и тех, чьи мечты прекрасны».

– … а какая разница? Куда ни поедешь – везде будет такое чувство освобождения…

– Прекрасно понимаю, о чем ты, – вдруг подал голос Волгушев и обратился к тому, который хотел стать американским пожарным. – Мы с женой, извините, что пример такой дальний, как-то красили дверь входную. Изнутри, я имею в виду. И когда краска высохла, оказалось, что дверь к косяку присохла. Мы сначала не поняли, что случилось, думали, замок заклинило, хотели слесаря вызывать. А когда разобрались и ножом краску отковыряли, такие счастливые в магазин пошли, словами не описать. А где у вас тут, кстати, туалет?

Он сунул салфеточку под тарелку, встал из-за стола, часто оборачиваясь (пантомима «сюда? не сюда?»), шаркая ногами в гостевых тапочках, дошел до нужной двери, громко закрыл ее за собой, тут же тихо открыл обратно и совершенно бесшумно, уже в одних носках спустился на первый этаж, оделся и, никому ничего не говоря, вышел на улицу.

На улице совсем стемнело, шел мелкий мокрый снег и неприятно задувало за шиворот. Он немного отошел от дома и попробовал вызвать такси. Приложение почему-то отказывалось показывать в радиусе хоть какие-нибудь машины, и Волгушев решил просто идти в сторону города. Минут через 15 он повторил попытку, и снова безуспешно. К тому же ему показалось, что он идет не в ту сторону. Он развернулся и пошел в нужную. В тот момент, когда он сообразил, что узнает дома, его окликнула Петрова.

– О, как вовремя, – ответил ей Волгушев на ходу. – Не подскажешь ли, в какую сторону город?

Петрова выглядела крайне драматично. Ее лицо было буквально перекошено, брови подняты и сдвинуты разом, верхняя губа дрожала, как при плаче, а нижнюю она будто успела искусать до крови, или это просто в темноте так выглядел не вполне проглоченный кетчуп с мяса. Она придерживала полу запахнутого, не застегнутого пуховика рукой без рукавицы, а другой рукой пыталась удержать от ветра хитро поставленную прическу – но ветер быстро трепал ее, и уже через пару минут прическа стала такой, какую делает человек после ванной, просушивший голову полотенцем. Из-под пуховика выглядывало белое газовое платье и такие колготки, в которых своих дочерей отводят на первый звонок особенно чувствительные отцы.

– Да-да, конечно, я слушаю. Такси не вызывается почему-то, – сказал Волгушев на какую-то ее вопросительную реплику, и не подумав останавливаться. – Поговорить можем, само собой.

Они прошли некоторое расстояние в таком странном темпе: он как человек, который торопится на автобус, она – как человек, который приготовился к самому важному объяснению в своей жизни. Наконец они добрались до пешеходного перехода, и правила дорожного движения временно отменили роль Волгушева: человек, нетерпеливо переминающийся на месте, делает это одинаково и на светофоре, и дожидаясь своей реплики в тяжелом разговоре. Петрова воспользовалась этим и стала что-то сбивчиво говорить. Как Волгушев ни старался делать вежливое лицо и отворачиваться («ну и ветрище, аж вон мусорку перевернуло»), а все-таки встречался с ней взглядом и невольно втянулся в объяснение.

– Нет, нет, этого никогда не будет.

– Что?! Почему?!

Он качал головой, как консультант в магазине стройтоваров («тут не шуруп нужен, тут вам выбрасывать вещь пора»), она всплескивала руками, как в театре.

– Ну ты же умный человек…

– Нельзя ли без комплиментов, – поморщился Волгушев.

Она через слово говорила что-нибудь по матери, он только отдувался.

– Да пойми же ты, наконец, ну что за жизнь тебя ждет со мной. Ты ведь небось заведешь приложение, чтобы ставить оценки выпитому пиву, или потребуешь, чтобы мы играли в скрэббл. А я ну не могу, понимаешь, физически не могу жить с кем-то, кто играет в скрэббл. Начну тебя поколачивать, ты будешь жаловаться в соцсетях. Ну кому это надо.