Да

– Тебе никогда про работу не время говорить. Она у меня думает, что «работать на дядю» – это устроиться к родственнику, – весело сказал мужчина и подмигнул Волгушеву.

Волгушев спросил, глянув из окна, не в противоположной ли стороне Малиновка, на что мужчина ответил, что, конечно, в противоположной, ведь они почти доехали до Ратомки.

Дом был, в общем, совершенно закончен: двухэтажный, коричневый, с неуклюжим медвежьим крыльцом и рядом маленьких окошек там, где напрашивался если не балкон, то хотя бы одно большое окно. На то, что в доме пока не живут постоянно, указывал только беспорядок двора да то, что у гаража не было двери. Пока отец выходил открывать ворота во двор, Петрова прихватила Волгушева за локоть и несильно сжала там, где бывает особенно больно, если стукнуться об стол или угол.

Внутри уже ошивались какие-то юноши, приятели Петровой. На Волгушева они не обратили никакого внимания и, едва увидев машину, галдя бросились разгружать багажник. Когда Волгушев разувался, откуда-то со второго этажа спустился юноша постарше, собственно, и не юноша, а уже вполне его ровесник и, ни слова не говоря, хмуро оглядел его. По тому, как от этого взгляда подобралась и даже задрала голову Петрова, стало совершенно ясно, что это ее бывший или нынешний и, в общем, тот самый, для кого он сюда вообще привезен и на контрасте с которым в голове Петровой все это время разворачивался их несуществующий роман.

Гости шумно разожгли на заднем дворе гриль и толкались в небольшой деревянной беседке. Рядом с беседкой стояли рядком маленькие туи и лежала гора гладких булыжников, из которых весной кто-то должен был собрать декоративную горку и, наверное, бордюры дорожек. В углу у забора стоял бассейн-бочка, затянутый синим покрытием. Отец Петровой прогнал гостей в дом, сказал рассаживаться за столом, а сам в своей куртке-гусеничке стал жарить мясо. Во всем этом была приятная уютная меланхолия: воздух над грилем дрожал и переливался, а из сосисок то и дело били фонтанчики жира.

Стол студенты, что называется, накрыли. Совершенно в родительском вкусе, со скатертью, тарелочками, десятками вазочек с салатами, крупной вареной картошкой, котлетами и, конечно, многочисленными бутылками самой прозаической водки в каждом зазоре между угощениями. Волгушев невольно поднял бровь: последний раз он такое видел у покойной бабки на юбилее.

Гости ели, пили и, не обращая на Волгушева никакого внимания, продолжали какие-то свои прежние разговоры, из которых удавалось выудить только отдельные детали.

Один друг Петровой, программист и математик, соорудил себе колесо с сотней одинаково ничего для него не значащих хобби и на Новый год крутил его, чтобы выбрать, каким овладеть в следующем году. Другой, тоже, конечно, программист, рассказал, что в тиндере подписался поваром, чтобы девчонка заинтересовалась им, не зная, что он айтишник, и признаваться собирался, только когда съедутся. Волгушеву показалось, что он читал эту историю в интернете, но вслух ставить под сомнение хитрость незнакомого человека посчитал невежливым.

Еще один, совсем старшеклассник по виду, но который перевелся на заочку, потому что уже на полную ставку работал программистом, долго и подробно рассказывал, как сам себе диагностировал сезонную депрессию. Он обращался за лечением к двум психотерапевтам, но они предлагали антидепрессанты плюс курс терапии, что его взбесило. «Говорят, надо разобраться. С чем тут разбираться? Я уже знаю диагноз! Как этому поможет, если узнать, что мне говорили родители в пять лет?!» Он сам нагуглил про лечение депрессии при помощи сильного света и теперь по полдня сидел под лампой, а зимой, по совету другого такого же больного с «Хабрахабра», собирался поехать на три месяца пожить в Сочи, потому что там огромное количество солнечных дней. «Пишут, что надо, конечно, во Владивосток – там зимой вообще 20 дней в месяц солнечные, но туда билеты дорогие, да еще и акклиматизация стресс вызовет. Поэтому я думаю, может, лучше в Польшу переехать? В Польше вроде тоже все время солнечно».

У воздыхателя Петровой был ник dwarf – и он действительно был коренастый, подслеповатый, небольшого роста, с жиденькой бородой, как если бы не сам взял себе такой псевдоним, а получил его от иронически настроенного романиста. У Дварфа, однако, было три квартиры по городу в наследство от предполагаемо интеллигентных дедушек-бабушек, так что у небогатого романиста тут бы все шутки в горле застряли.