Да

Чтобы чем-то себя занять, Волгушев стал есть одно из лежавших в плетеной пластмассовой корзинке на столе рыхлое мелкое яблоко («из деревни, папа привез»), хотя совсем не хотел. Разговор не клеился. «А что тебе больше нравится – помидоры или огурцы?» Он сказал, что заказ приедет, может быть, через два часа, на что студентка только хмыкнула.

– И много там?

– Порядочно.

– На свадьбу?

– На поминки. Шутка. Ну не все ли равно.

Он заметил, что его грубость как будто не понравилась девушке и, опасаясь, как бы его не вытурили раньше срока, попросил показать квартиру. На месте был диван, висели те же шторы, и только матрас Катиного брата все же перебрался на новый каркас кровати, но был все так же завален тряпьем безо всякого подобия порядка. В квартире так и не появилось шкафов и вещи были просто разложены вдоль стены в пакетах. Волгушев прохаживался и пытался разговорить девушку.

Она отзывалась на Петрову и была родом из Сморгони. Ее отец переселялся (именно в таком странном длящемся настоящем времени – то ли вот сейчас, то ли уже многие годы) куда-то под Минск в большой дом и иногда останавливался в квартире. Петрова училась на экономическом и собиралась стать финансовым сомелье. Волгушев, все таскавший с собой яблоко, подавился.

– Ну это как бы коучинг такой. Воронка продаж и так далее.

Петрова уже успела проработать два месяца в айти менеджером. На зарплату она каждый день обедала в ресторанах («тот же рассольник, но дороже»), накупила темных очков и маек и стала в два раза больше материться. Офис находился на Зыбицкой (начальник был родом из Борисова и в Минске знал только Медвежино, где снимал комнату студентом, и «центр»), поэтому чуть не каждый вечер она сразу из офиса шла в бар, напивалась и домой приезжала на такси совершенно пьяная и за полночь. На работе такой образ жизни никак не сказывался: она одинаково бездельничала что пьяная, что трезвая. Прошедшее время тут оказалось всамделишним: ее недавно сократили с тысячей извинений, потому что оказалось, что ее работа, в общем, ни для чего компании не нужна.

Когда пошли обратно на кухню, Петрова вдруг топнула и сказала «а ну кыш», и только тогда Волгушев увидел выглянувшую и тут же скрывшуюся морду кошки.

– Родители привезли?

– Не, все хуже. У меня был, понимаешь, кот. Я его привезла сюда, а он взял и выпрыгнул с балкона.

И она рассказала путаную историю, как в августе («у нас тут взрывы грохотали, как будто салют или что похуже») всю ночь искала своего любимого кота, шарясь по дворам, и несколько раз натыкалась то на бегущих куда-то людей, то на омоновцев в полном обмундировании. Один раз, когда она прошипела в темноту «кскскс», в ответ ей донеслось такое же тихое «живе Беларусь». Кота она под утро нашла, но когда потом отоспалась и пригляделась, решила, что это ведь не ее кот.

– Как это?

– Ну так. Это не мой кот.

– И что же он, точно так же выглядит?

– Да я как будто помню, как он раньше выглядел. Обычный кот. Серый. Ну посмотри.

Она сходила за котом и принесла его, упирающегося и мяукающего гадким грудным голосом, на кухню. Это был действительно настолько обычный кот, насколько только было возможно. Петрова посадила кота на стул, и тот тут же спрыгнул на пол и утек в дверь обратно.

– И ведет себя так же?

– Ну да. Всегда только жрал да мяучил, и сейчас так же.

– А что же тебя смущает?

Петрова пожала плечами.

– Все думаю, а вдруг мой настоящий кот сейчас где-то в подвале дома голодный тулится, пока я тут с этой мразью сижу.

Волгушев отложил огрызок и сказал:

– Я вспомнил похожую историю. Один мой приятель, мы вместе за партой сидели, как-то вот так же в дождливый день случайно привел в квартиру одноклассницу. Это не про меня история. Что ты ухмыляешься, я серьезно говорю, не про меня. Одноклассница эта была такая кругленькая, плавная, с щечками и, наверное, уже, м-м, ну, как это говорится, с оформившейся грудью. Тогда я и не отличил бы, где оформилась, а где просто лифчик топорщится. В общем, она была такая в общепринятом смысле привлекательная, хоть и не прямо красивая. Нет, спасибо, яблок мне больше не надо. А мой одноклассник ходил зачем-то бритый наголо, в глупых очках, которые еще и постоянно складывал в старушечий футляр. И сам он был весь немного старушечий и сам это чувствовал, отчего много матерился и притворялся, что слушает панк, и от этого только еще старушечее выглядел. У него в квартире было две комнаты: в проходной на диване спала мать, а в дальней с ним жила старая собака, а за шкафом – почти совсем глухая бабушка. Я так хорошо знаю не потому, что это про меня, а потому что заходил к нему пару раз и видел это все.

Петрова засмеялась.