Да

А уже за полночь ему написала Настя, впервые недели за три.

«Привет, как твои дела? )) ты так давно не пишешь,и я тебе не писала. я бы раньше уже разозлилась, до встречи с тобой я имею в виду. А сейчас я только переживаю немножко хорошо ли все у тебя? Когда уже блин этот ковид закончится! у меня все хорошо, устроилась все-таки на полставки дизайнером, помнишь я тебе говорила. Мы с соней перебрались на новую квартиру, поближе к центру и почти каждый вечер ходим есть суп фо, прикинь )) я почти каждый день думаю о тебе, как тебе наверное одиноко. Мы-то с соней все время вместе, а ты как? Я хотела тебе сказать, и не знала только как, и напишу так: ты можешь встречаться с кем-нибудь, раз мы все равно не видимся. Мне вообще не будет обидно». Там было еще что-то, но он уже не вчитывался.

Он почувствовал себя так, будто огонь ревности, тлевший в его груди последние месяцы, вдруг в один момент выгорел полностью и внутри остался только пепел. Никаких сомнений не оставалось. Единственное, что такое письмо могло значить, – что он был прав в своих страхах, у Насти кто-то был, и, чтобы избавиться от чувства вины, она предлагала ему считать их связь более недействительной, несуществующей. Это было ясно как день, и Волгушев даже испытал своего рода мрачное облегчение оттого, что все так мгновенно разрешилось. За какой-то десяток часов накапливавшиеся многие месяцы сердечные трудности разрешились полностью и до конца. Будь он менее измотан слишком долгим ожиданием ясности в отношении двух женщин разом, Волгушев, наверное, поплакав, дал бы себе время обдумать получше, что предпринять, но тут все забороло просто удовольствие человека, донесшего до квартиры тяжелую поклажу: надо прямо с порога бросить все на пол, а дальше пропади оно пропадом.

Он пару секунд раздумывал, что именно написать в ответ: «как скажешь» или «договорились», – но, прислушавшись к себе, понял, что не чувствует даже желания подыграть Насте, утешить ее раскаяние и, строго говоря, не чувствует вообще ничего. Он просто ничего не ответил и больше уже никогда ей не писал.

Он зашел в твиттер удалить навсегда свой аккаунт и увидел совсем свежий Настин твит: «я поняла почему не советуют ездить на велосипеде пьяной».

II.

Катя в июне 2020-го в сцепке познакомилась с интересным мужчиной. Потом к митингу у стелы тот носил ей воду из магазина через полгорода, а осенью они так часто ходили гулять на протестные марши, что к холодам съехались. То есть, собственно, Катя вселилась к нему – возлюбленный оказался программистом с новостройкой окнами на другую новостройку где-то у Национальной библиотеки. А малиновскую квартиру Катя стала сдавать.

В первый по-настоящему отвратительный осенний день, когда уже и дураку становится понятно, что хорошей погоды не будет еще полгода, Катя позвонила Волгушеву. Только увидев номер, он вспомнил, что сегодня ее день рождения. Выслушав неловкие поздравления, она перешла к подлинной цели звонка: она заказала продуктов на 300 долларов, но не заметила, что доставка едет на старый адрес, который все так же был указан в профиле на сайте доставки.

– Странно, что у тебя вообще был профиль. Мне казалось, только я еду заказывал.

В поддержку не дозвониться, по почте не отвечают, новый мужчина на работе, а сама Катя слишком занята подготовкой. Тут игривое настроение Волгушева стало улетучиваться, и он не стал даже вязаться, что конкретно «подготовка» означает.

– А твои родители?

– Их нет в городе.

– А брат твой?

– У него полгода как релокейт в Вильнюс.

– Мне, собственно, не сильно ближе, чем тебе ехать…

– Пожалуйста.

– Нельзя ли просто договориться с жильцом? Может, там дома никого не будет?

Но с жильцом было договориться тоже нельзя: с квартирантом связывались только Катины родители.

– Как же удобно устроилась.

Договорились вот на чем: Волгушев приедет, позвонит в домофон полминуты, и если ему никто не откроет, то он уйдет, а телефон переведет в авиарежим навсегда. Он оделся и взял такси.

Он так и не решил, как покороче объясниться в домофон, и вздохнул с облегчением, когда дверь открыли, вообще ничего не спросив. Поднялся, позвонил в дверь, твердо решив на вопрос, кто он, отвечать сначала «сосед», но дверь и тут открылась прежде, чем он что-либо успел сказать. На пороге стояла невысокая чернявая студентка в застиранной майке и шортах. На каждом из пальцев у студентки было по сушке. Волгушев как мог спокойно рассказал, что ему надо. Студентка съела сушку с мизинца и сказала только:

– Ну заходи. Я-то думала, опять звать на открытие магазина будут.

Пошли просто на кухню. Все осталось ровно в таком виде, как он видел в последний раз. В раковине стояла тарелка, которую им покупала Катина мама. Волгушеву показалось, что даже сушки у девушки из какого-то его пакета.

– Ты как, не болеешь? – спросила она, увидев, как Волгушев, достававший было на всякий случай маску, спрятал ту обратно в карман.

– Да нет.

– И я не болела пока. Весной так боялась, что по нескольку раз за ночь вставала к холодильнику проверить, не пропал ли вкус. Угощайся.