Да, был

— Выходьте, браты украинцы! Выходьте, не лякайтесь! — выкрикивал он, зорко всматриваясь в лица пленников. Некоторых военнопленных он ласково похлопывал по плечу:

— А ты не украинец?

Постепенно ряды украинцев росли. «Уполномоченного рады» привлек рост Старко. Он остановился перед ним:

— А ты не украинец?

Старко мотнул головой и отрицательно цокнул губами.

— А хто же? — допытывался «уполномоченный», лукаво поглядывая на Старко.

— Отчепысь, руський я, — внушительно ответил Старко. — Я русский, волжанин.

Украинцев набралось менее сотни. Их вывели с территории, а остальным скомандовали:

— Разойдись!

Едва первая шеренга украинцев поравнялась с домиком коменданта, раздались звуки бравурного марша. Играл оркестр, приехавший на грузовике.

Откликнувшихся на призыв «уполномоченных рады» стригли, брили, уводили в один из домиков и оттуда они появлялись одетыми в новенькое добротное обмундирование.

Преображенные люди сели за длинный стол. Перед ними дымились миски с пищей. Один из «двойников», стоя во главе стола, произнес тост. В ответ поднялись руки, сжимающие стаканы.

Украинцы веселились. Один из них, изрядно захмелевший, пошатываясь подошел к проволоке и, сложив руки рупором, прокричал:

— Савка! Выходь, выходь, не лякайся!

Савка — чернявый военнопленный в изодранных штанах, босой, кутаясь в тряпье, зло плюнул, выругался в ответ и отошел в сторону. Стоявший рядом с ним истощенный пленный со следами побоев на лице, спотыкаясь на худых ногах, бросился к воротам, забарабанил кулаками:

— Эй, ты, пропусти, я украинец. Эсэсовец распахнул калитку:

— Битте!

…Густели сумерки. Ярко полыхали костры на поляне у комендантского домика. На машине выступали артисты. Они пели, декламировали, рассказывали что-то, отчего захмелевшие люди, впервые за долгие недели почувствовавшие себя сытыми, весело хохотали.

Старко и Русин лежали под навесом. Старко навалился грудью на сумку, кулаками подпер подбородок, поскрипывал зубами и, не мигая, смотрел на силуэты веселящихся бывших товарищей по несчастью.

Русин не спускал глаз с друга, с его лица, загадочно расцвеченного отблесками костров. Ему казалось, что Старко раскаивается в своем решении.

— А ты, Остап, почему не вышел? — прошептал Русин. — Ведь украинец ты. Может быть, счастье оттолкнул… Не поздно еще…

— Т-с-с… не мешай, — отмахнулся Старко…

На импровизированной эстраде певица задушевно выводила:

…Карий очи, чорнии брови,

Темни, як ничка, ясни, як день…

Старко глубоко вздохнул, чертыхнулся и, порывисто изменив позу, сел.

— Ты что? Выпытываешь или правду сказал?

— Ведь пошли люди, — уклонился от ответа Русин, — и вот, веселятся… сыты, обуты и одеты… «пошли строить Украину». Слыхал, поди, что тот кукарекал про советское государство?

— Так он брехун, — возмутился Старко. — Брехал, как пес шелудивый, бесхвостый… Ну как же Россия погибнет? А? Ведь сам ты, сам на карте видел фронт… А новички что рассказывали? А? Стал фронт, стал! Постоит, да двинется на запад…

Под бархатные звуки аккордеона из темноты неслось:

…Карий очи, очи дивочьи,

Все б перед вами я б любовавсь…

Старко заскрипел зубами.

— Эх, Владимир Николаевич, ведь про очи дивочьи и я пел в последнюю ночь перед войной. Бахмач знаешь? Так то было в Бахмаче. Разве брехун самостийник украинец? Ты его «трезуб» видел? Да он, пес, жевто-блакитный гетманец… ему, сукиному сыну, только и по пути с Гитлером… а нам…

Радуясь в душе гневу друга, Русин подзадоривал:

— Ты так говоришь, словно клятву давал…

Старко хмыкнул и строго ответил:

— Я не давал… Пращуры клялись… Навек… За меня, на Переяславской раде, Богдан Хмельницкий клялся: «На вечные времена вместе»… Там сейчас песни поют, а завтра такое будет, что и наша проволока раем, а Гросс ангелом покажутся.,. Тьфу, хай им грець… Слухай!..

…Не буду спаты ни в день, ни в ничку,

Все буду думать, очи, про вас…

Тряхнув головой, Старко нащупал руку Русина, крепко сжал и прошептал:

— Эх, брат Володя, нам навечно вместе, — а затем лег на грудь и, вспоминая ту летнюю ночь в Бахмаче, не то пропел, не то продекламировал:

…Карий очи. очи дивочьи,

Все б перед вами я б любовавсь…

Песня оборвалась. Старко тяжко вздохнул:

— В ту ночь глаза у нее, как в песне, звездочками горели… Я эту песню мысленно каждую ночь пою. Помогает она мне, а тем нет, не поможет… Что скажешь, друже? Скажи что-нибудь…

— Что ж сказать тебе, Остап? В лагере не меньше пятисот украинцев, а вышло девяносто три…

«ПЕРЕДИСЛОКАЦИЯ» НА ЗАПАД

После ярких, солнечных дней зима сразу вступила в свои права. Закружила, рассыпалась снегом. Сквозь метели до транзитного лагеря пленных долетели отголоски боевой грозы, разразившейся у берегов Волги.

В середине ноября пленники Гросса видели, как три советских истребителя, преследуя двух «Хейнкелей 111», почти над лагерем сбили их и тут же уничтожили «Мессершмитта», поднявшегося в воздух.

В ту же ночь советская авиация бомбила аэродром, построенный руками военнопленных, и железнодорожную станцию южнее лагеря. Гудела и вздрагивала промерзшая земля. В темноте снежной ночи полыхали пожары.