Да победит разум!

Западногерманское правительство отлично понимает, что объединение Германии невозможно без войны. Но оно продолжает выдвигать это требование, пользуясь им для поддержания националистических настроений и препятствуя политическому взаимопониманию между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Из-за того, что мы одержимы идеей русской угрозы и, таким образом, идеей необходимости усиления Германии, мы склонны поддерживать германскую политику, которая в долгосрочной перспективе делает политическое урегулирование с Россией невозможным, а следовательно, ставит под сомнение и возможность сохранения мира.

Мы должны постараться освободиться от чисто идеологических клише. Если «отдельное государство [Восточная Германия] выступает против германского национального „чувства“[230], то почему мы должны подстраиваться под это „национальное чувство“, тем более что оно в достаточной мере искусственно? Почему „мы не можем предать право германского народа на решение его собственной судьбы в не столь отдаленном будущем“?»[231] Из-за нашей одержимости мнимым стремлением русских к мировому господству (а может, из-за множества американо-германских финансовых интересов) мы принимаем требования Западной Германии и тем самым делаем невозможным урегулирование отношений с Россией. Некоторые говорят о том, что делать уступки Советскому Союзу – это то же самое, что повторять политику умиротворения Гитлера. Я же считаю, что если уж кому-то угодно проводить аналогию с политикой умиротворения нацистской Германии, то эта аналогия касается нашего нынешнего умиротворения Германии Аденауэра.

В принципе французская и британская политика в отношении Гитлера с 1933 по 1938 год не была чужда идее отвлечь Гитлера от Запада и направить его на Восток. Те, кто подобно Черчиллю выступал против умиротворения Гитлера, понимали, что он не удовлетворится экспансией на Восток. Сегодня, когда вся наша внешняя политика основана на идее о том, что мы должны военными средствами защищаться от русской угрозы, мы снова умиротворяем Германию. Мы уступаем ее растущим требованиям вооружений и позволяем Аденауэру так сильно влиять на нашу политику, что мирные договоренности с Советским Союзом становятся весьма затруднительными. Есть определенные причины полагать, что скоро Германия станет настолько сильной, что многие американские политические и военные лидеры будут думать, что уже слишком поздно и мы не сможем ее остановить, даже если захотим. Неужели мы действительно настолько наивны, что видим только сегодняшнюю Германию, но не способны видеть Германию завтрашнюю, рождению которой мы так усердно способствуем?

Что касается взаимного признания существующего статус-кво в Европе, то я считаю, что надо безоговорочно принять существующее положение и пресечь дальнейшее вооружение Германии.

В этой связи давайте снова вернемся к политике в отношении Берлина. Стало избитым клише говорить о бескомпромиссной и агрессивной позиции Хрущева в этом вопросе. Рассмотрим факты. Хрущев требует, чтобы Западный Берлин стал вольным городом; он заявил о готовности согласиться с контролем над городом со стороны ООН или со стороны четырехсторонней администрации, но сам город должен оставаться независимым и свободным. Он никогда не требовал включения Западного Берлина в состав Восточной Германии. Как я уже говорил выше, его требования были явно направлены на то, чтобы заставить Запад признать Восточную Германию и прекратить перевооружение Западной Германии. Понимая, что обе эти цели недостижимы, он готов удовлетвориться сохранением переходного периода и минимальными уступками со стороны Запада.

Эти уступки, по большей части предложенные Западом на четырехсторонней встрече министров в 1959 году, заключались в следующем: сокращение числа военнослужащих в Берлине (поскольку их присутствие было исключительно символическим, постольку совершенно неважно, будет их там 12 тысяч или 7 тысяч); соглашение о неразмещении в Берлине атомного оружия (его там никогда не было); соглашение об отказе ведения подрывной пропаганды против России с территории Западного Берлина.

Эти уступки не были оформлены официально, но, очевидно, именно они создали дружелюбную «кэмп-дэвидскую атмосферу» во время визита Хрущева в Вашингтон, именно тогда президент Эйзенхауэр отметил, что вокруг Берлина создается «ненормальная» обстановка. Хрущев, вернувшись в Москву, хвалил Эйзенхауэра и рассказывал об успехе своего визита в Америку. Что случилось потом? То ли под влиянием или под давлением со стороны Аденауэра, то ли под впечатлением того, что Москва не станет рисковать войной из-за Берлина, мы объявили (в речи мистера Диллона[232]), что все уступки отменяются, и мы больше не хотим компромиссов, о которых говорили во время визита Хрущева в Вашингтон.