Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

Когда Ральф открывал дверь, жестяно звякнул колокольчик. Ральф чуть не разрыдался, так растрогал его этот звук. Купил сигареты, вышел и снова пошел вдоль улицы, заглядывая в витрины. Кое-где к стеклу были липкой лентой прикреплены объявления: танцы; бродячий цирк Шрайна – это осталось еще с прошлого лета; предвыборная афиша: «Фреда Уолтерса – в городской совет!» В одной витрине беспорядочно громоздились раковины и соединительные муфты для труб, и у него при виде их опять навернулись слезы на глаза. Гимнастический зал Вика Тэнни был погружен во мрак. Только между неплотно задернутыми шторами в огромном окне пробивался луч света. Ральф слышал плеск воды в бассейне и веселые голоса, приглушенные стеклом дверей и окон. Теперь на улице стало светлее – витрины кафе и баров по ту и другую сторону были ярко освещены. Стало больше прохожих – люди шли группками по трое-четверо, но попадались и одиночки, то мужчина, а то и женщина в ярких модных брючках торопливо бежала мимо. Ральф остановился перед окном кафе. В ярком свете лампы несколько негров играли в бильярд. Долго смотрел, как они гоняют шары, как поднимается к лампе над бильярдом табачный дым и плавает над головами игроков. Один из мужчин, в шляпе и с сигаретой в углу рта, натирая мелом кончик кия, сказал что-то своему партнеру, и оба ухмыльнулись. Потом первый остро глянул на раскатившиеся по зеленому сукну шары, склонился над бильярдным столом.

Ральф остановился перед «Устричной Джима». Здесь он никогда еще не был, вообще в этом районе города никогда не бывал. Над дверью желтыми лампочками горела вывеска: «УСТРИЧНАЯ ДЖИМА». Над нею на металлической решетке прикреплена была огромная, пылавшая неоновым огнем устричная раковина, из которой торчали две мужские ноги. Тело пряталось внутри раковины, а ноги то вспыхивали красным светом, то гасли, зажигались то вверху, то внизу, и казалось, что поглощаемый раковиной человек дрыгает ногами. Ральф прикурил новую сигарету прямо от старой и толкнул дверь.

Внутри было людно, на площадке для танцев яблоку негде упасть, пары стояли обнявшись, тесно прижавшись друг к другу. Ждали, чтоб снова заиграла группа. Ральф протолкался к бару. По дороге ему пришлось отдирать от своего пиджака руки какой-то совершенно пьяной женщины. Табуретов у стойки не было, и он протиснулся между служителем береговой охраны и сморщенным человечком в комбинезоне из чертовой кожи. В зеркало за стойкой видно было, как поднимаются из-за столика музыканты, идут на эстраду. В белых рубашках, темных брюках, красные шнурки вместо галстуков. Сбоку от эстрады Ральф увидел камин – газовое пламя лизало металлические поленья. Один из музыкантов тронул струны электрогитары, сказал что-то остальным и ухмыльнулся многозначительно. Оркестр заиграл.

Ральф поднес к губам и разом осушил стакан. Услышал, как женщина у противоположного конца стойки сердито сказала: «Скандал, вот что я вам скажу, будет страшный скандал». Музыканты закончили одну мелодию и начали другую. Один из них, бас-гитара, подошел к микрофону, запел, но Ральф не мог разобрать слов песни. Когда группа снова ушла на перерыв, Ральф поискал глазами, где может быть туалет. Разглядел в другом конце зала двери, которые то и дело открывались и закрывались, и направился к ним. Его шатнуло, и он понял, что пьян. Над одной из дверей прикреплены были оленьи рога. Какой-то мужчина потянул дверь на себя, вошел, другой поймал ее на лету и вышел. Пришлось встать в очередь – он оказался третьим. Над автоматом, продающим расчески, Ральф заметил рисунок – широко раскинутые женские ноги, и прямо под вульвой надпись «Съешь меня», а ниже кто-то добавил: «Бетти М. съест! РЕ 52275». Человек в очереди перед ним двинулся вперед. Ральф тоже шагнул. Сердце его сжало тяжкое бремя сочувствия к этой Бетти. Подошла его очередь. Облегчение, неожиданное и резкое, словно удар молнии, заставило его прислониться лбом к холодному кафелю стены. О Бетти! – подумал он. Жизнь его изменилась так внезапно, что он готов был все понять, все простить. Он глубоко вздохнул. Есть ли на земле еще люди, в пьяном тумане размышлял он, способные в одном событии разглядеть признаки надвигающейся катастрофы и направить свою жизнь в совершенно иное русло? Он еще постоял над писсуаром, опустил глаза: оказалось, что у него мокрые пальцы. Подошел к умывальнику, вымыл руки, пустив посильнее воду и по здравом размышлении решив не пользоваться грязным обмылком. Развертывая бумажное полотенце, он близко придвинулся к щербатому зеркалу, всмотрелся в свое лицо. Лицо как лицо – ничего особенного. Потрогал стекло и двинулся прочь. Какой-то человек толкнул его, протискиваясь к раковине.