– Бедный наш папочка! – сказал сын.
– А что ты сделал со своим лицом? – спросила дочь.
– Это пустяки, ничего, – ответил Ральф девочке. – Все нормально, моя хорошая. Ну-ка, Роберт, слезай, я слышу, мама встала.
Ральф быстро шагнул в ванную и запер дверь.
Он услышал, как Мариан спросила:
– Папа здесь? Где он? В ванной? Ральф?
– Мама, мам, а папа лицо ушиб, – громко сказала Дороти.
– Ральф! – Мариан подергала ручку двери. – Ральф, впусти меня, пожалуйста, прошу тебя, дорогой. Ральф? Пожалуйста, впусти меня, дорогой. Мне нужно тебя увидеть. Ральф, ну пожалуйста!
– Уйди, Мариан, – ответил он.
Она снова сказала:
– Ральф, открой, пожалуйста. Я не могу уйти. Открой на минуточку, дорогой. Я хочу на тебя посмотреть. Ральф! Ну Ральф же! Дети говорят, ты ушибся. Что случилось, дорогой? А, Ральф?
Он ответил:
– Уходи.
Она сказала:
– Ральф, пожалуйста, открой.
Он ответил:
– Да помолчи уже, наконец.
Слышно было, что она не отошла от двери, ждет. Ручка снова повернулась. Потом он услышал, как она ходит по кухне, готовит детям завтрак, старается спокойно отвечать на их вопросы. Ральф взглянул на себя в зеркало и долго смотрел не отрываясь. Строил сам себе рожи. Гримасничал. Потом перестал. Отвернулся от зеркала, сел на край ванны и принялся расшнуровывать ботинки. Долго сидел с ботинком в руке и вглядывался в парусники, плывущие вдаль по синим морским волнам на пластике душевой занавески. Вспомнил маленькие черные кареты на скатерти кухонного стола и чуть было не крикнул себе: «Стой!» Расстегнул рубашку, наклонился, вздохнул и закрыл пробкой спуск. Пустил горячую воду, и скоро над ванной поднимался пар.
Ральф постоял раздетый, босиком на холодных плитках пола, прежде чем опуститься в воду. Оттянул пальцами кожу, слегка обвисшую на боках. Снова принялся изучать свое лицо в запотевшем зеркале. Испугался и вздрогнул, когда Мариан окликнула его из-за двери:
– Ральф! Дети играют в своей комнате. Я позвонила Ван-Уильямсу и сказала, ты не выйдешь сегодня. Я тоже собираюсь остаться дома. – Помолчала. Потом: – Я тебе приготовила вкусный завтрак, дорогой. Он на плите. Поешь, когда выкупаешься. А, Ральф?
– Да помолчи ты уже, – ответил он.
Он сидел в ванной до тех пор, пока не услышал, что Мариан в детской собирает детей гулять. Одевает их, спрашивает, разве они не хотят поиграть с Уорреном и Роем? Он прошел через весь дом в спальню и закрыл дверь. Долго смотрел на постель, прежде чем забраться под одеяло. Лег на спину и уставился в потолок.
– Ральф?
Он весь сжался от прикосновения ее пальцев. Потом позволил себе расслабиться, совсем немного. Так было легче. Рука гладила спину, потом бедро, живот. Мариан легла рядом. Он долго не поворачивался к ней. Он после вспоминал об этом: очень долго, сколько мог. Затем повернулся и будто провалился, опрокинулся в забытье, в огромный, оглушающий, замечательный сон, и во сне изумлялся переменам, наплывавшим словно волны, переменам невозможным и чудесным, словно волны переворачивавшим его самого и всю его жизнь.
Из сборника «Неистовые времена и другие истории»[44]
Никто из нас не остается прежним. Мы движемся вперед. История продолжается, но мы больше не главные герои.
Пастораль[46]
Когда он вышел из кафе, снегопад уже кончился, и небо за холмами на том берегу реки расчищалось. Он постоял с минуту у машины с приоткрытой дверцей, потянулся и зевнул, набрав полную грудь холодного воздуха. Он мог поклясться, что почти ощутил его вкус. Потом сел за руль и выехал на шоссе. Езды отсюда было всего около часа, так что останется светлых еще часа два. И еще завтра. Весь завтрашний день. Мысль об этом радовала.
У развилки Парк-Джанкшн он переехал через реку и свернул с шоссе на дорогу к туристской базе. Вдоль дороги стояли мохнатые от снега деревья. По обе стороны – укутанные снегом крутые холмы, и трудно было понять, где кончаются они и начинается небо. Чем-то похоже на китайские пейзажи, которые они разглядывали тогда в Портленде. Они понравились ему. Необычностью. Так и сказал тогда Франсес, но она его чувств не разделяла. Обидно, что решила не ехать. Думая об этом, он поерзал на сиденье, погладил подбородок.