Да воздастся каждому по делам его. Часть 1. Анна

– Это у них дачка, представляешь? Но они тут постоянно живут, там отопление, вода, все дела. О как. Это тебе не наше общежитие, горячая вода по часам. Тут все ого-го. Вот за кого надо замуж выходить. А мы все за трактористов.

Нина пыхтела, задыхаясь, но уже у самой калитки приостановилась, отдышалась, поправила гладко зачесанные волосы, приладила кудри Анны.

– Сейчас там домработница выйдет, она нас в дамскую комнату отведет, я с Клавкой договорилась. Переоденемся – тогда к гостям. Ты духи взяла?

– Отлила в пузырек. Не тащить же все. И так еле достали, экономить надо. Хватит нам на двоих.

У Анны в крошечной сумочке, завернутый в платочек лежал маленький флакончик с притертой пробкой, который она умыкнула на кафедре. В него аккуратненько, пипеткой она накапала драгоценного «Красного мака», чудом купленного по случаю. От этих духов у Анны разом улучшалось настроение, мир казался чудесной сказкой, и она их очень берегла. Хотя, для Нины, конечно, не жадничала.

Домработница – маленькая, кругленькая, похожая на ежа женщина, провела их по идеально выстриженной лужайке в дому, отправила в дамскую комнату, где высокие изогнутые зеркала отражали многократно шикарные, покрытые чем-то глянцевым стены, начищенные до блеска стальные раковины, пушистые полотенца. И их – съёжившихся от величия обстановки, двух девчонок – испуганных и растерянных.

– Ты, Аньк, прям создана для шикарной жизни, не то что я, корова. Просто фарфоровая. Как ты в селе-то жила, не знаю.

Анна улыбалась и поправляла, изогнувшись перед зеркалом, небольшой скромный бант на поясе своего кружевного платья. Небольшой вырез подчеркивал точеную грудь, пышные фонарики рукавов – изящные руки. Чуть мазнув смоченными в духах кончиками пальцев за ушами и прикоснувшись к прядям смоляных волос, Анна легко пошла вперед, как будто полетела над полом. Нина бросилась за ней и девушки вошли в зал вместе.

…

– Аня, Анечка, девочка. Почему вы все молчите? Я ведь не шутил, я вас замуж возьму. Я вас на руках носить буду, пылинки с вас сдувать. Вы у меня на золоте кушать станете, только из хрусталя пить. Вы себе цены не знаете.

Подпивший молодой мужичок – невысокий, некрасивый, с ушами, покрытыми какой-то нежной порослью, но одетый с иголочки, в блестящих лаковых штиблетах не отпускал Анну ни на шаг. Она уже устала от него отмахиваться, как от назойливой мухи, а он лез и лез, приговаривая, причмокивая, охая от восхищения. Наконец, Нина не выдержала, схватила Анну за руку и утащила в сад.

– Ань. Ты б не игралась. Это ого-го парень, он сынок такой шишки, что озвереет – мало не покажется. Давай ка отсюда, Мне уж Клавка сказала, что он без тебя не уйдет. А сбежишь – найдет. Пошли от беды. Как раз поезд через полчаса, успеем.

Они тихонько выскользнули за калитку, добежали до небольшой платформы и, чуть подождав, уселись в поезд.

Вечерний Ленинград встретил их влажным воздухом, блеском тихой Невы и запахом отцветающей сирени.

А в воздухе пахло войной…

Глава 22. Эвакуация

– Анна, дорогая, вы, как выпускница нашего института, аспирант и сотрудник кафедры вполне можете быть эвакуированы с нами. Вы просто обязаны поехать с нами, здесь для вас верная гибель. У вас и внешность специфическая, даже где-то немного цыганская, да и здоровье слабое. Собирайте вещи, завтра эшелон до Борисовой Гривы, опаздывать не рекомендую. Еще пара недель, и через Ладожское не прорваться, останетесь здесь – погибнете.

Анна устало смотрела на профессора. Насчет внешности цыганской он загнул, конечно, после полугода блокады, лишений и голода Анна выглядела тенью. Обожжённые пальцы еще с того времени, когда они тушили бомбы – зажигалки на крышах Бадаевских складов уже зажили, но плохо сгибались, поэтому работа в операционных у нее была только подсобная и это волновало ее больше всего. С начала войны прошло еще так мало времени, а у нее было такое чувство, что прошла жизнь. Да и не было ее той жизни, все как в тумане – почти забытое село, странное, совершенно ей не нужное замужество, глупые девичьи мечты – все стерла война. Тогда, в мае, еще в мирное время, когда она получила то письмо от матери, у нее все перевернулось внутри. Новости из дома резанули ее сердце до крови – вернувшийся Сашок, который ушел жить в Галине, молодой вдове – нахальной, некрасивой и разбитной. Ягори, бросившая Баро и сбежавшая из табора с молодым командированным инженером куда-то на юг, Лешка, бьющий смертным боем несчастную Марью – все это было так далеко, но так больно, что Анна всплакнула. Но винить, кроме себя было некого, да и жила она уже совсем в ином мире – аура большого города совсем изменила ее.

А потом, в конце июля, новое письмо от Пелагеи – просто пустой конверт, а в нем треугольник похоронки и маленькая, смутная фотография – смеющийся Сашок смотрит куда-то вдаль и огромный козырек смешной кепки сдвинут назад, открывая хитрые глаза. Три дня провоевал…. Три коротких дня, разделивших счастливый довоенный мир и этот черный ужас.