Да здравствуют медведи!

— Пустырь! — упавшим голосом тянет Шагин. Если бы в кутке была рыба, он должен был бы давно всплыть.

Но как-то не верится, что, пошарив полчаса по океанскому дну, огромный трал может прийти совершенно пустым.

Мокрые шары грунттропов выползают на палубу и останавливаются у лебедок. Трал, сложившись гусеницей, подтягивает хвост на слип и замирает, обессилев. Карпенок, а за ним и старший механик бегут вдоль промыслового бортика. Кажется, в кутке что-то есть.

Добытчики, не глядя на куток, выполняют одну операцию за другой, словно какую-то торжественную, но потерявшую смысл казенную церемонию: подводят стропы под распластанный на палубе трал, стягивают его в жгут, подносят вытяжные концы, цепляют их за стропы.

Последний, предсмертный рывок трала — и куток на палубе. На грузовой лебедке его поднимают над рабочей палубой. Доброхвалов расстегивает гайтан и отскакивает в сторону.

На деревянный настил выплескивается густая красновато-бурая слизь. Сверху на нее вываливаются две серо-стальные полуметровые рыбины: сто килограммов медуз и две трески.

Стармех хватает рыб под жабры — они бьют его по ногам — и убегает на камбуз.

— Шкуру не так пришили, — пытается сострить Карпенок. Снизу под куток, чтобы не перетерся о грунт, подшита телячья шкура. — Надо было по шерсти, а вы — против.

Никто не смеется. Зрители молча расходятся. Добытчики с отвращением очищают палубу скребками.

Треска

В конце двадцатых годов наша семья жила в Ленинграде. В деревнях еще ухали обрезы. Фыркающие колесные «фордзоны» казались чудом современной техники. Хлеб выдавался по карточкам. Сдобы и пирожные, добротный отрез и модные туфли можно было купить только в обмен на золото в магазинах «Торгсина». Отказывая себе во всем, разоренные войнами и блокадами советские республики строили свою промышленность.

За обедом нас собиралось человек двенадцать. На одном конце длинного стола восседал мой дед, круглый, бритоголовый, добродушный и вспыльчивый. На другом — его свояк дядя Яков, высокий, сутулый, с шевелюрой седых волос, озабоченно-солидный и язвительный.

Дед, инженер-строитель, с первых лет революции сотрудничал с большевиками, хотя и «не во всем соглашался с их методами». Словом, по тогдашней номенклатуре был «активным попутчиком».

Дядя Яков, в прошлом неудачливый биржевой маклер, а потом бухгалтер, был «типичным представителем, мелкобуржуазной стихии». Себя, однако, он считал революционером, ибо в девятьсот пятом году распространял листовки, не то меньшевистские, не то анархистские. Словом, это были два семейных полюса с разными зарядами. Стоило им расположиться друг против друга, как начинало искрить.

Одна из вспышек запомнилась мне, наверное, потому, что я был ее невольной причиной.

Уже был благополучно съеден овсяный суп, и бабушка поставила на стол желтовато-серую рыбу, когда дядя Яков опять не выдержал:

— Гляди, — он кивнул в мою сторону, — твой любимчик как ни набегался, и то нос воротит.

— Ничего, пусть ест треску, — попытался отшутиться дед. — Зато вырастет — будет ездить на автомобилях.

— На вонючей треске далеко не уедешь… Довели Россию — даже рыбы не осталось…

— Вот они — наши идеалисты! — вспылил дед и, скомкав салфетку, встал из-за стола. — В двадцать лет презирают тех, кто не желает ради красивого жеста обрекать семью на голодную жизнь, а в пятьдесят издеваются над всеми, кто желает видеть дальше собственного брюха!

Мне было тогда лет шесть, смысл этого разговора дошел до меня гораздо позднее. Я только почувствовал, что счастье, испытанное мною за день до этого, когда впервые в жизни я сел в старенький фордик и пронесся по набережной Невы, должно быть оплачено. И старательно глотал травянистую треску. Пересоленная, лежалая, она и вправду воняла.

В те годы у нас не было ни рефрижераторных судов, ни мощных холодильников, ни консервных заводов. Когда отец вскоре привез из Мурманска и торжествующе положил на стол янтарную копченую рыбу, трудно было поверить, что это тоже треска.

Спасибо тебе, треска, верный и скромный друг. Лишь в тридцатые годы, когда на наших полях уже работали тысячи тракторов, когда на улицах наших появились свои легковые автомашины «М-1» и молодая консервная промышленность стала выпускать деликатесную тресковую печень, мы начали глядеть на тебя иными глазами…

Но легче бывает понять новое, чем по-новому взглянуть на старое. И сейчас еще приходится слышать:

— Треска — она и есть треска. То ли дело судак!

…Стармех, инспектор по кадрам и механик-наладчик рыбцеха не питали к треске никаких предубеждений. С помощью дежурной кокши они сварили и съели за милую душу обе полуметровые рыбины.

А тем временем на палубе добытчики до двух ночи перевооружали трал. Сто килограммов медуз означали, что трал идет слишком высоко над грунтом и нужно уменьшить его плавучесть.