Да здравствуют медведи!

Пока на палубе гадают, сколько его, на слип, дробно стуча хвостами, вползают застрявшие в крыльях трала первые окуни. Розовые, точно облитые кровью, они топорщат жабры, угрожающе расставляют длинные иглы плавников, дергаются, пытаясь освободить из ячеи непомерно огромные головы. Глаза у них выпучены и надуты воздухом, из разинутых пастей выглядывают белые пузыри внутренностей.

Морской окунь никогда не поднимается на поверхность, и от быстрой перемены давления его распирает. Даже выскользнув снова в воду, он не может больше уйти и плывет на боку за судном, все так же тараща и выпучив глаза.

Медленно опускается люк, ведущий в рыбцех. Куток, раскачиваясь, поднимается над палубой; в момент, когда он оказывается над люком, его расстегивают, и окунь красным потоком с царапающим плеском сливается в преисподнюю, на разделочный стол, за которым с ножами стоят обработчики.

Добытчики стоят шеренгой и деревянными скребками сгоняют в люк расплескавшиеся по палубе остатки рыбы. То один, то другой вдруг нагибается и, выхватив из-под рыбы морскую звезду, отбрасывает ее в сторону, к лебедкам. Маленькими пятипалыми звездочками, прозрачными, тонкими, усыпаны все крылья трала. Но большие — с тарелку величиной — попадаются редко. За ними идет охота.

Осторожно, чтобы не повредить шкуру, очищают звезду от буроватых внутренностей, затем промывают — в умывальниках уже третий день стоит терпкий сладковатый запах — и высушивают под лампами в кубриках, на палубе возле трубы. Готовят подарки знакомым на берегу.

Встречаются и уникальные образцы звезд — шести- и даже восьмипалые, в виде шляпы или зонта. Эти ценятся дороже. Из них изготавливают, правда, не очень удобные, но зато шикарные пепельницы.

Вместе со звездами в трале приходят какие-то странные существа — не то животные, не то растения. По два бутона из сжатых щупальцев-лепестков на бело-розовом стебле, вокруг которого обвивается скользкий червеобразный отросток. Что это — никто не знает.

Ночью в трале попадаются крабы. Высвободившись из-под огромной тяжести рыбьих тел, они боком расползаются по палубе. Большие — до полуметра в диаметре — океанские крабы мало похожи на черноморских. Броня на грушевидном туловище и на ногах утыкана торчащими вперед загнутыми шипами, каждая из шести лап кончается острым, как птичий клюв, когтем. Над глазами, точно орудийный ствол на башне танка, торчит прямой таран с двузубой вилкой на конце.

Краб — это главный приз. Его варят в соленой воде и засушивают на картонке, а если в трале обломались ноги или клешни — съедают.

И окунь, и странные растения-животные, и звезды, и крабы — все это красного цвета, словно каждый трал вырывает из океана огромный кусок мяса.

Рыба — в цеху, трал — опять за кормой, палуба, умытая из брандспойтов, блестит на солнце, будто и не было тут этой кроваво-красной бешеной пляски.

Океан все так же равномерно катит свои волны. И его мятую синюю скатерть все так же утюжат серые коробки траулеров.

Сейчас они ходят от буя не улицей, а веером — стадо окуня рассеялось по большой площади, но плотность его невелика, — за три часа траления мы поднимаем полторы тонны, а то и тонну. Для здешних мест немного.

Чтобы выполнить план, нам нужно добывать по десять тонн свежака в сутки, а мы не набираем и восьми. Вчера на промысловом совещании суда, работающие на Большой Ньюфаундлендской банке, сообщили уловы по четыре-пять тонн. И ночью калининградский траулер ушел к ним.

— Отсутствие промысловой выдержки! — морщится капитан. До Большой Ньюфаундлендской банки миль двести с гаком. Потеряешь сутки лова, а придешь — и там рыба рассеялась.

Петр Геннадиевич решает по-иному. Мы делаем четыре-пять тралений за сутки. Мурманчане — шесть-семь. Они на большой скорости травят ваера, быстрей сливают рыбу, быстрей выметывают трал.

Капитан вызывает тралмастера, тот выходит из его каюты распаренный.

Добытчикам теперь не до звезд. От досок к грузовым лебедкам — бегом, от траловой лебедки к слипу с вытяжными концами на спине — бегом. Быстрей! Быстрей! Быстрей!

Едва куток коснется поверхности океана, капитан дает полный ход, и волна сама стягивает по слипу крылья и грунттропы.

Скорость требует точности, быстрой ориентировки, автоматичности каждого движения. Но откуда взяться слаженности, когда операций восемнадцать, а команда только начинает тралить? Стоит кому-нибудь замешкаться — и все летит насмарку.

При каждой заминке Доброхвалов, еще не успев сообразить, в чем дело, начинает кричать и, оттолкнув неловкого матроса, делает сам. Нервы напряжены, крик, как зараза, распространяется по палубе. Больше всех достается Алику Адамову — он тугодум, ориентируется медленнее других, крики мешают ему сообразить, что к чему, чего от него хотят.

Иван Жито, если случилась заминка, повременит мгновение-другое. Потом командует — громко, но коротко. Не спешит он и прийти на помощь замешкавшемуся матросу — пусть сам соображает. Когда трал выметан, Иван дает своим матросам передохнуть, а потом, выяснив, в чем дело, по нескольку раз репетирует на месте злополучную операцию.