Да здравствуют медведи!

— Выходи на выметку!

Мы отпираем рундуки, начинаем облачаться в полные рыбацкие доспехи: торчащие колом зеленые проолифенные штаны на подтяжках, просторную проолифенную куртку со стоячим воротником, высокие яловичные сапоги, знаменитую зюйдвестку с закрывающими затылок полями и наушниками.

Гулко стуча подкованными каблуками, поднимаемся по трапу. Доброхвалов открывает массивную герметическую дверь.

— Ну, пошли!

Один за одним выходим на палубу. И сразу перестаем слышать друг друга.

Палуба вздымается горой, уходящей в небо. Мое место — там, на вершине, на правом кормовом отсеке.

Палуба уходит из-под ног крутым склоном, упирающимся в пенистую синь. Мое место там, внизу, — на правом кормовом отсеке.

Когда вслед за Бичуриным я добираюсь до грузовой лебедки, огромный вал врывается по слипу, через всю палубу летит к надстройке и откатывается обратно.

Бичурин уже у решетки, запирающей слип. Распахивает ее и перепрыгивает обратно на отсек, едва успев увернуться от следующей волны, — теперь она свободно может смыть по слипу с палубы.

Доброхвалов на левом отсеке машет рукой и разевает рот. По губам догадываюсь: «Давай!» И включаю грузовую лебедку.

Куток сползает по слипу. Бичурин отдает пенторгак, и новый вал разом смывает с палубы весь трал.

Вдвоем изо всех сил тянем ваер, пытаясь завести его на раскачивающийся блок. Такой он тяжелый, этот стальной змей… Новая волна выбивает у Бичурина трос. Меня окатывает с головой. Пальцы немеют… Только бы удержать, только бы удержать…

Бичурин подхватывает ваер и с маху надевает его на блок. Перегибается за борт, чтобы подключить доски. Скорей, скорей — идет новый вал.

Бичурин разгибается, отскакивает, прижимается плечом к стояку промысловатого мостика. Освобожденная от цепи тысячекилограммовая доска грохает по корме.

Доброхвалов уже на переходном мостике. Значит, и у них все в порядке.

Бежим назад к надстройке.

Спрятавшись от брызг за барабанами траловой лебедки, пытаемся закурить. Руки не слушаются. Наконец Серову удается подхватить на лету огонек, сорванный ветром со спичечной головки… Затягиваемся дымом, оглядываемся по сторонам.

Крутые серые валы догоняют судно, с грохотом ударяют в корму, обваливаются на содрогающуюся палубу… Неужто мы в самом деле выметали трал на такой волне?

Бичурин подталкивает меня плечом.

— А волны-то выше вашего сельсовета! — кричит он. Его тонкие, всегда сжатые губы растягиваются в неожиданной улыбке.

Как-то само собой получилось, что астраханец Николай Бичурин и его земляк Геннадий Серов стали главными фигурами в нашей смене. Не дожидаясь, пока мастер скажет им, что делать, они сами становятся туда, где всего нужнее. Маленький, хваткий Серов бросается в работу, как в холодную воду, — размашистым шагом поспешает за ним жилистый, высокий Бичурин — «Багор» и «Боевой Лось». В этих прозвищах, которыми их наградили еще в порту на погрузке, ухвачена самая суть их характеров.

Даже к концу вахты, когда руки налиты усталостью и на каждом сапоге висит пудовая гиря, они не ленятся, если что-либо не вышло у них «в ажуре», переделать все сначала. Багор — зло, азартно, с прибаутками, с подначкой, Боевой Лось — молча, основательно, надежно.

Серова и Бичурина доброхваловский метод руководства тоже сковывает, ожесточает — Геннадий огрызается, бранится, Николай еще плотнее сжимает губы, уходит в себя, — но отбить охоту к работе не в состоянии. Кажется, на промысловой палубе нет для них неинтересных, черновых дел. И размещение промыслового оборудования, и грузовые лебедки, и маркировка троса, и починка сетей, и веревочная наука: «Отдай! Трави! Выбирай!» — все это им нужно не только знать, но и уметь. Они-то уж, во всяком случае, оказались на «Сергее Есенине» не потому, что надо получить хоть какую-то специальность.

Точное знание своей цели в жизни, резкая определенность характеров выделяют Бичурина и Серова среди остальных матросов. Оба они скупы на излияния, да и вряд ли бы смогли ответить на вопрос, как они нашли свое место в жизни. Но ни острый на язык Серов, ни тем более суровый Бичурин даже в шутку не могли бы сказать о себе домашним: «Хожу с папочкой под мышкой, руковожу!» При всей их несхожести, и Серов и Бичурин уважают работу, в которой руки, соединяясь с головой, придают тупой бесформенности законченную целесообразность вещи.

Возможно, Алик Адамов да и Володя Проз располагают более обширным запасом сведений и прочитанных книг. Но беда в том, что, умея куда меньше, они считают, будто этот запас сведений, да еще подтвержденный бумажкой с печатью, сам по себе дает им право на какое-то положение среди тех, кто таковыми не располагает.

Я знаю семьи, где родители, сами работая всю жизнь, буквально оберегают детей от всяких бытовых обязанностей. «Их дело, мол, только учиться». Понемногу молодой человек начинает думать, будто стоит запомнить добытые другими знания и удачно их изложить, чтобы жизнь превратилась в ровное восхождение по ступенькам экзаменов из класса в класс, из должности в должность. А ежели восхождения не происходит, значит, их несправедливо обидели, обошли.