Да здравствуют медведи!

Я гляжу, как она разделывает окуня, и слышу истошный крик Доброхвалова, молотьбу эхолота, плеск сливаемой рыбы, вижу барахтающегося в ней Белощека, мелькающие окровавленные руки Арвида, заливаемую волнами палубу…

Много воды утекло с тех пор под килем «Сергея Есенина». Побывал он и у Фаррер, и у Ян-Майена, и у Нью-Йорка — на банке Джорджес. В наше время ниспровержения пословичных истин скоро дело делается, да не скоро сказка сказывается.

С кухни доносится знакомый запах жареного окуня.

Я верчу в руках рыбацкую игличку — ее на прощанье мне сунул в карман Серов — и думаю: «Пора — весной уходит экспедиция за тунцом».

Атлантика. Рига. Москва.

Иду с тралом

Наука загорания

Далек его путь — два моря, четыре пролива и весь океан на этом пути. Четыре с половиной месяца, ни разу не ступив ногой на земную твердь, будет его команда тралить рыбу на банке Джорджес, в трехстах милях от Нью-Йорка. Но мы на «Грибоедове» пассажиры. И на банке Джорджес у нас только пересадка.

Наконец все уколы всажены, все чемоданы и рундуки досмотрены, все документы проверены. Пограничники сходят на причал. И порт оглашается рыдающими гудками. Большой морозильный рефрижераторный траулер (БМРТ) «Грибоедов» уходит на промысел.

Мы — это десять человек, подменная команда с «девятки». Наш средний рыболовный траулер под номером 9009 дожидается нас в Гаване.

Когда береговые огни скрываются за горизонтом, на судне начинается обычная жизнь. Прачка с буфетчицей раздают белье. В провизионку по коридорам перетаскивают с палубы ящики консервов, масла, мешки с мукой. Из кают вышвыривают в иллюминаторы мусор, накопившийся за трое бурных предотходных суток.

Только нам в этой жизни не по себе.

На самолете до Гаваны семнадцать часов, на пассажирском теплоходе — четырнадцать суток. А нам добираться — месяц.

Зато наша контора не платит за проезд ни Аэрофлоту, ни министру Морского флота: «Грибоедов» — судно нашего ведомства.

Правда, за лишние две недели мы могли бы выловить почти семьдесят тонн рыбы. Но это убытки скрытые.

Не знаю, может быть, в самом деле выгодней кормить и поить битый месяц ничего не делающую команду да еще платить ей зарплату, — экономистам видней. Знаю только, что для тех, кто привык в море знать свое место и свое дело, пассажирить — штука нелегкая, требующая особых навыков.

— Загорайте, — утешает нас тралмастер. — На Кубе еще успеете вволю поуродоваться…

И мы начинаем «загорать».

«Загорание» — это наука уничтожать время. За месяц я почти что освоил ее: от длинного пути через океан осталось в памяти всего несколько дней.

Но природа, как известно, не терпит пустоты. И в памяти убитое время понемногу заместилось живым, заполненным людьми и работой, ожидание — тем, что ждало нас впереди.

У терминаля «Ля Кувр»

Вы когда-нибудь видели бейсбольную перчатку? Сверху тонкая эластичная ткань, а внутри — кожа, толстая, как мозоль на пятке. Вот ее-то я и вспомнил, когда встретил боцмана Лешу возле терминала «Ля Кувр».

Пока мы с нашим рефрижераторным механиком Саней Кузнецовым дошли пешком от рыбного порта до города, рубашки на нас, хоть солнце и село, вымокли насквозь. Мы остановились передохнуть под пальмами, около подсвеченной прожекторами груды металла и шестеренок.

Когда мы впервые ее увидели, первый помощник Терещенко ткнул в нее пальцем:

— Глядите, до чего дошла абстракция!

Но теперь-то мы уже знали, что памятник этот никакого отношения к абстракции не имеет.

Здесь, у торгового причала (по-испански «терминаль»), в шестидесятом году погиб французский теплоход «Ля Кувр». Контрреволюционеры (на Кубе их зовут «гусанос» — черви, при этом слове кубинцы обычно притопывают ногой, словно давят червяка) подорвали его. Да не просто, а с расчетом. Сначала взорвалась небольшая мина. А когда сбежалась толпа, сработала главная адская машина.

С тех пор этот причал зовется в честь погибшего парохода «Ля Кувр». А в память о жертвах прямо посреди улицы поставили вот эти исковерканные листы корабельного железа да изломанные шестерни главного двигателя.

У памятника и подошел к нам Леша с приятелем. В чужом огромном городе на первых порах хуже, чем в темном лесу. А Леша «старый гаванец»: одна команда уже ушла домой, он остался на второй срок. Можете себе представить, как я обрадовался. Ведь я с ним на Кубу от самой банки Джорджес шел.

В торговом порту Гаваны корабли упираются носом прямо в улицу. Над пакгаузами вздымаются их белые надстройки, мачты, трубы. А на другой стороне улицы — бары. «Пасторалз-бар», «Пайлотс-бар», «Генри-бар», «Нью-Генри-бар», — вывески висят над тротуаром, торчат над мостовой одна над другой, горят огнями.

Кроме названий, они ничем не отличаются. Стойка с бутылками, два-три столика, вентиляторы-фены или «кондишен» — установка для охлаждения воздуха — и непременный музыкальный автомат, сверкающий никелем и электроглазками. Выбрал по списку название пластинки, нажал кнопку — и за пять сентаво механическая рука найдет тебе нужный диск, положит его на проигрыватель.