Да здравствуют медведи!

По воде от нас до «Лорда Гладстона» метров триста, а по суше — километра три. Наши причалы расположены на другой стороне гавани. Здесь, напротив торгового порта, по советским проектам строится современный рыбный порт.

В глубине, за строительными площадками, стоит двухэтажное зеленое зданьице, окошки зарешечены подвижными жалюзи — ветерок проникает, а солнечные лучи нет. Это наша «офисина», то есть Управление кубинского рыболовного флота — «Флота кубана дэ песка».

С утра до вечера кишит здесь народ, вернее, народы: креолы, мулаты, испанцы, негры, русские, японцы, белорусы, эстонцы, латыши. Словом, полный интернационал. И все это шумит, хлопает друг друга по спине, негодует на погоду, когда приходит сообщение о тропическом циклоне, шлет радиограммы, говорит по телефону, получает почту и газеты, выписывает наряды и накладные, формирует команды, объясняется на пальцах по способу «твоя-моя».

Ровно гудят огромные китайские вентиляторы, стучат на машинках и арифмометрах негритянки, из комнаты радистов несется писк морзянки. Отсюда управляют двумя десятками маленьких суденышек кубинской постройки, работающих у побережья и в Багамском проливе, траулерами и плавбазами советской группы судов, которые промышляют у Канады и в Мексиканском заливе, и пятью тунцеловами, закупленными в Японии, которые ловят ярусами в тропической Атлантике…

Покрашена только треть мачты, а солнце палит так, что и ветерок не помогает, — пот заливает глаза, сетка на спине дымится. Хорошо бы сейчас глоток кофе!..

В «офисине» пожилая сухопарая негритянка с красивыми печальными глазами по нескольку раз в день обходит комнаты: «Кофе, сеньор?» В одной руке у нее стопка крохотных бумажных фунтиков, в другой — кофейник. Выпьешь фунтик крепчайшего черного кофе — и сразу становится легче. Без кофе в тропиках трудно.

А то забежишь с раскаленного причала в «офисину», поздороваешься с очаровательной и любезной сеньорой Франческой — она одна исполняет сразу три роли: телефонистки на коммутаторе, справочной и разменной кассы.

Получишь у нее монету в пять сентаво. И к американскому автомату для кока-колы. Опустил монету — выскочила заиндевевшая коричневая бутылочка. Ключ тут же, вмонтирован в аппарат, пробки падают в особое отделение…

В самом деле, надо бы промочить горло. С тоской гляжу вниз. На корме скребком сдирает ржавчину Артуро, наш матрос-кубинец.

— Артуро! Кока-кола!

Он подымает голову, смеется — ишь, мол, чего захотел. Потом уходит и возвращается с бутылкой. Машет руками — как, дескать, передать? — и кричит:

— Кордела!

«Кордела» — это веревка. Но у меня ее нет. Тогда Артуро швыряет мне выброску. Обвязывает хитрым узлом бутылку. Я выбираю ее наверх.

— Спасибо, Артуро!

— Дауай-дауай!

Это «дауай-дауай» заменяет ему и «здрасьте», и «пожалуйста», и «помоги», и «ладно», и «пошли», и «начали», и множество других русских слов. Артуро неплохо у нас освоился…

Ох, черт, опять вымазал физиономию краской! Легко старпому Володе Суховерше учить — не отирай пот, это, мол, естественная рефрижерация, не то хватит удар. А попробуй не отирать — глаза выжжет.

Половина мачты готова. В голове звон, мозги — что манная каша. Наконец раздается долгожданное и спасительное:

— А комер!

Спасителя тоже зовут Иисусом. По-испански — Хесу. Но на своего печально-постного белокаменного тезку он не похож. Величественно важный, с крестиком на мохнатой груди, целый день колдует Хесу у электроплит на камбузе. Плотоядный живот выпирает из шорт, ноги прикрыты фартуком, в красных полных губах сигара. Хесу, наш кок, — самый крупный специалист среди кубинцев, служил ресторанным поваром. По вечерам ему подают грузовик, он надевает брюки, рубашку, шляпу и укатывает в город.

— А комер! (Обедать!)

Какое это счастье — вода! Пресная, прохладная, тонкими иглами стучащая в темя, окатывающая плечи, стекающая по бедрам, отскакивающая паром от прокаленной на солнце, надраенной соляром кожи. Век бы стоял и стоял, подставив лицо, раскрыв рот.

Наша железная коробка вся в воде. Но у той, забортной, температура тридцать градусов. Палуба раскалена. Столовая под шлюпочной палубой — что духовка, и за обедом пытка жарой продолжается.

— Примеро русо? Примеро кубано? — вопрошает камбузник.

«Примеро русо» — борщ. «Примеро кубано» — черный фасолевый суп.

В нарушение всех правил приличия, мы ходим в столовую без рубах. На спинах сразу выкатываются готовые пролиться капли пота, блестят на бархатной коже негров, катятся за пояс, по животу, плюхаются со лба в суп.

Наши едят молча, нехотя. Кой-кто выносит миски на лед, сваленный у кипятильника в коридоре. Лица у наших злые, раздраженные. И не только от жары — к ней притерпелись. Кроме меня, все отработали положенный шестимесячный срок и ждут подмены. Но на исходе уже восьмой месяц, а ее все нет.