Да здравствуют медведи!

Теперь быстро освободить литую цепь, удерживающую доску у борта. И окованный железом щит — двести пятьдесят килограммов — свободно повисает над водой.

— Готово!

Доски медленно уходят в воду.

Судном сейчас командует тралмастер.

— Полный вперед!

Сотрясая палубу, взревела лебедка. Со змеиным посвистом пошли разматываться натянутые, как струны, стальные вожжи-ваера.

Василий с Генкой стоят по обе стороны лебедки, стиснув рычаги тормозов: ваера должны разматываться втугую, не то завернутся доски, запутается трал. Тормозные колодки скрежещут, визжат, дымятся. Ветер швыряет в глаза окалину. А Василий с Генкой стоят, лицом по ходу судна, с развевающимися волосами, голые до пояса, у бешено крутящихся барабанов и ждут, когда мечущийся под водой дракон трала сядет на дно.

Двести метров… Триста… Четыреста… Пятьсот… Длина ваеров должна быть в три раза больше глубины… Шестьсот!

Чтобы трал под водой не вздумал своевольничать, а шел прямо за судном, обе вожжи надо зажать в одном кулаке — взять ваера на стопор.

Мы с Осмундо застыли у стопора. Головы отклонены в сторону на полметра, у него — влево, у меня — вправо: соскочит гак и закатит в лоб — ахнуть не успеешь!

Еще немного, еще чуть-чуть. Есть!

Тут не зевай, подводи под ваера стопор — голову, голову береги! — и замыкай его штырем.

— Порядок!

Ваера зажаты намертво. Расходясь углом от стопора, они ведут далеко вниз, до самого дна, где, вздымая тучи ила и грохоча железом по камням, покорно волочится за нами огромный дракон, заглатывающий разинутой пастью все, что попадается на пути, — водоросли, медуз, крабов, моллюсков, губки, ракушки и, конечно, рыбу.

А у нас — тишина. Лебедка умолкла, — ни визга, ни грохота. Только ровный гул машины да журчание воды за бортом.

Можно пойти умыться, позавтракать и даже попытаться наверстать недоспанное. До выборки полтора часа. На мачте горит огонь: «Иду с тралом».

День в полном разгаре. Солнце жарит вовсю. Месяц за месяцем бьют его отвесные лучи в слепящее зеркало Мексиканского залива и, кажется, прогревает воду до самого дна. Отсюда начинает свое великое шествие на север, к берегам Канады и Европы, Гольфстрим.

Ваера выходят из зеленой воды, унизанные сверкающими каплями. Капли соскальзывают обратно в море, срываются от легкого ветерка, разбиваясь на тысячи радужных брызг о планшир, о наши руки, о палубу.

Уже можно различить в зеленовато-синей толще темные спины досок. С хлюпом вынырнув из воды, они подходят к борту, бьют об него под ритм зыби. Мы, балансируя над морем, сажаем их на цепь, освобождаем ваера. И в этот миг на поверхности появляется, словно серебряная колбаса на зеленой скатерти, полный рыбы куток.

Его подтягивают вручную, под ритм зыби. Пошел борт крениться к воде — выбирай! Пошел подниматься — стоп, заводи сеть под планшир, прижимай! Снова борт идет вниз, — раз-два, взяли! Да гляди, чтоб грузилом ногу не отдавило. И опять стоп! Так — шаг за шагом, метр за метром.

Вся команда на палубе. Слева от меня — Осмундо. Успевает в паузах улыбнуться — на губе темный пушок — и подмигивает. Слева — Лазаро Мачадо. Тянет с гоготом, с визгом, с воплями, черное тело лоснится, лоб «господа бога» на его спине весь в крупных каплях пота. За ним — Рене. Красавец парень, высокий, ладный. Правая рука в запястье перетянута бинтом — успел вчера потянуть сухожилие. Дальше — боцман Генка. Бросается на сеть с озлоблением, словно воюет с ней врукопашную. Еще дальше — Вильфредо. Невозмутимый, сдержанный. И у самой носовой доски — Володя Микулин.

Все стоят в ряд, объединенные одной сетью, одним усилием, одним ритмом. И чувство общности — с людьми и с морем, задающим работе свой ритм, — удесятеряет радость удачи, особенно когда в трале, как сейчас, тонн пять рыбы, даже если это не первая, а десятая выборка за день и в голове гудит, как в котле. Недаром, значит, все наши труды.

Пять тонн на борт СРТ-Р сразу не взять, надо делить. Для этого поперек кутка есть дележный строп. Тралмастер цепляет его вытяжным крюком, Генка включает лебедку. Половина рыбы пересыпается ближе к горловине, а остаток тугим двухтонным шаром переваливается через борт — «Полундра!» — и, ударившись о чугунные стойки, шлепается на палубу.

Подскакивая и трепеща, расплескивается по настилу серо-розовая масса, — дай бог ноги тому, кто поблизости. Черт его знает, не притаилась ли в этой каше ярко-желтая пятнистая рыба-змея мурена, — ее укус ядовитей гадючьего. Или какая-нибудь сифонофора, — вон сколько лиловых и сиреневых парусов выставили они над поверхностью…