Да здравствуют медведи!

— Поверь, — убеждает его Василий, — я воробей стреляный и то не хожу туда один. Раз привязался ко мне какой-то тип: сам, мол, я русский, а часы почему ношу американские? «Грамотный? — спрашиваю. — На, прочти: «Сделано в СССР». Ухмыльнулся: значит, мол, дрянь часы. В другой-то раз я бы плюнул, не стал связываться, а тут был на взводе, да и остальные кубинцы собрались, слушают. Злость меня взяла. «Снимай, говорю, свои американские. Бросим об стену — твои и мои. Тогда поглядим, чьи лучше…» Швырнули. Я-то не дурак, знаю, что у моих противоударное устройство. Мои работают, а его стали. Мерзавец вцепился лапами в мои часы, — это, дескать, его, а те, что стоят, мои!.. Оглянулся, вижу — пахнет жареным. Какая-то ша́ра подозрительная нас окружила, пристукнут — потом ищи свищи. На счастье, гляжу, машина с красным фонарем едет — полиция. Глотка у меня, знаешь, луженая, как гаркну: «Полиция!» Полицейским долго объяснять, что к чему, не пришлось. Спасибо, мол, компаньеро, контру задержать помогли. И ручку пожали. А ша́ру эту как волной смыло — нету…

— Да, — соглашается Генка, — полицейские у них отличные ребята, дюжие, сообразительные. Все джиу-джитсу знают и эту шарагу из баров терпеть не могут. Но я тебе скажу…

Что хотел сказать боцман, мы так и не услышали. Рене подмигнул Осмундо, и все стоявшие за желобом кубинцы затянули, словно глушители по радио: «А-ля-ля-ля-ля-ля-ля!»

Они охотно согласились бы с боцманом относительно революционной полиции Гаваны, если б только понимали, о чем идет речь. Но они не могли примириться с тем, что Генка, постоянно прикрикивавший на них за разговоры на палубе, недостаточно строг к самому себе. И, улучив момент, отвели наконец душу.

Недоуменно оглянувшись, Генка увидел их хитрые физиономии и сразу понял, в чем дело.

— Цыц, растуды вас в качель! — рявкает он на всю палубу. И, ткнув себя в грудь, поясняет: — Я — боцман, контра-маэстра! А вы — матросы, маринеро. Не вам мне указывать! Финиш! Кончай «а-ля-ля»!

Этот неотразимый, по мнению Генки, аргумент возымел успех. Но прямо противоположный тому, которого он ожидал. Народ, только что прошедший революцию, не признает доводов формальной дисциплины. Авторитет для него основывается не на должности, а на достоинствах того, кто эту должность занимает.

Кубинский боцман Осмундо, дурашливо вытаращив глаза, сплетает перед собой руки, словно поддерживает толстенный живот, и кивает в сторону худощавого, маленького Генки:

— Контра-маэстро — капиталисти!

Хохот прокатывается по палубе. Лазаро Мачадо аж в три погибели согнулся. В самом деле, нет ничего смешней, чем отсутствие чувства юмора.

Генка рассвирепел. Схватив за хвост здорового горбыля, он грозит им Осмундо:

— Погоди, попадешь к японцам — покажут тебе, что такое капиталисты!

Из всей фразы кубинцы поняли только два слова — «капиталисты» и «японцы». Но этого оказалось достаточно. О том, как обращаются с матросами на японских судах, мы знаем все.

Хохот смолкает. Осмундо, что-то бормоча по-испански, а за ним Рене и Вильфредо двинулись к боцману.

Пять японских тунцеловов, закупленных Кубой, возвращаясь с моря, становятся у причала рядом с нами. На одном из них я был вместе с нашим капитаном. Водил нас по судну японский переводчик — никто из их промысловиков не говорит ни по-английски, ни по-испански, ни тем более по-русски. Пока он показывал нам тунцелов, японский капитан, обмотавшись горячим влажным полотенцем, что-то втолковывал команде в рулевой рубке, подкрепляя свою речь скупыми жестами. Очевидно, вел последнее перед промыслом производственное совещание, — назавтра судно уходило в море.

Великолепные мастера ярусного лова, японцы ходят из Гаваны в экваториальную Атлантику на два — два с половиной месяца. Работают от зари до зари, ставя за день по сто километров яруса. В полдень с одного борта еще идет выметка, а с другого уже выбирают добычу. Ярус выметывают на полном ходу. Со свистом летит за борт прочный канат — хребтина. Надо успеть через каждые сорок метров нацепить на хребтину поводец с острым крючком, насадить на крючок наживку и не насадиться самому. Японцы укладывают снасти особым способом в широкие плетеные корзины.

На тунцелове четыре морозильные камеры с температурой минус тридцать пять обеспечивают быструю и глубокую заморозку рыбы. На каждой грузовой стреле — компактная электролебедочка, транспортер доставляет рыбу из камер в просторные, вместительные трюмы, великолепные современные дизели дают ход до одиннадцати узлов.

Но все матросы размещаются в одном кубрике. Койки в два ряда и два этажа. Посредине единственный стол. Рядом — камбуз. Кубрик служит одновременно спальней, столовой и салоном.

Неудивительно, что японские рыбаки потребовали на берегу гостиницы с искусственным климатом. Отстояв вахту, они на грузовике каждый вечер уезжают в город. Жить на их судне потяжелей, чем на нашем.