Да здравствуют медведи!

Конечно, в Гаване пока что хватает бездельников. Десятилетиями значительная часть населения занималась здесь обслуживанием американцев, а те старались воспитать себе хороших холуев. Быть лифтером или горничной считалось куда почетней, чем каменщиком или «мачетеро» — резчиком сахарного тростника. И зарабатывали они больше. До сих пор в Управлении кубинского рыболовного флота машинистка получает больше тралмастера, — она грамотная, а грамотных людей не много. Чтоб исправить все несправедливости, нужно время и деньги.

Но Гавана еще не Куба. И вряд ли стоит, пройдя по улице, где фланируют тунеядцы, делать вывод, что ими населена вся страна, — тунеядцы есть и у нас.

Откуда было знать Армандо Наполи, что работа может спасти от замерзания, если он окоченел на морозе впервые в жизни?!

Через два дня Микулин, стоя за сортировочным желобом, вдруг почувствовал себя плохо, — закружилась голова, замутило. Он продолжал работать. Откуда было знать, что с ним происходит, — ведь он перегрелся впервые в жизни.

Но Рене, случайно глянув в его побледневшее лицо, положил ему на плечо руку и жестами, так же, как я Наполи, стал объяснять, чтоб он шел под прохладный душ и немного полежал, а мы пока, мол, без него перебьемся.

Микулин ушел. Но минут через десять Кандилыч поднял его с койки.

— Нечего сачковать! На нас смотрят кубинцы. И по тебе судят о советских людях!

Первый помощник хорошо усвоил, что Евгений Онегин был типичным представителем разочарованной дворянской молодежи. Но, вероятно, ему никогда не приходило в голову, какого Евгений был роста, какого цвета были у него глаза.

Для наших кубинцев, спасибо им, Микулин был прежде всего Микулиным — молоденьким парнишкой, которому грозил тепловой удар, а не представителем советского рыболовного флота…

Рене подменил Осмундо у брезентового рукава, а Наполи поставил вместо себя. Вскоре тот повеселел, разогрелся. Даже что-то замурлыкал про себя. Видать, утешился, что может и в трюме работать не хуже других. Лишь изредка в глазах его мелькал пережитый им ужас.

Силенок все-таки было в нем маловато. Он быстро замолк, движения замедлились, и опять стал мерзнуть. Устали и мы. А рыба все продолжала и продолжала лететь по рукаву сорокакилограммовыми порциями.

Ноги уже не слушались, одеревенели. Руки подхватывали ящики, поднимали, выжимали я заталкивали их в ряд сами по себе, будто чужие. В голове — ни единой мысли. А рыба все шла и шла… Перекурить бы! Но не дай тебе бог сесть, — кажется, больше не встанешь.

Сверху что-то прокричали. По рукаву одна за другой понеслись тяжелые, выпотрошенные мерроу и лутьяны… Наконец-то! Их всегда подают последними.

Рене и Микулин, хватая рыбин за хвост, с остервенением зашвыривают их наверх, за одиннадцатый, последний ряд… Брезентовый рукав уплывает. Вместо него появляется веревочный трап…

Солнце ослепляет. Полдень. Мы дымимся, как пожарники, выскочившие из огня.

— Сколько? — спрашивает старпом.

Осмундо выводит пальцем на ладошке три цифры. Виталий переписывает их в книжку и показывает ему:

— Верно? Сто десять?

Осмундо устало кивает головой. Сто десять ящиков… Значит, через наши руки прошло больше четырех тонн. Виталий похлопывает Осмундо по спине:

— Молодцом!

Сейчас под душ. Пообедаем. И, если успеем, отдохнем минут двадцать. А там все сначала. Рыба лежит на палубе.

О капитанах

Давным-давно, едва ли не с детства, занимает меня эта фигура — капитан. Пожалуй, нет в мире должности, которая окружена таким экзотическим ореолом. Но экзотика, как обычно, всего лишь одна из форм лжи: за эффектной внешностью явления скрывает его сущность.

Волею судеб и нашей промысловой конторы мне в этом рейсе пришлось побывать на многих судах — пассажирить на БМРТ из Калининграда и на СРТ-Р из Лиепаи, стоять на ремонте и краситься в Гаване на одном СРТ-Р из Пионерска, работать на промысле на другом, куда запоздала подмена, стоять рядом у причала и ходить в гости на третий, а уйти с Кубы на Тринидад и вернуться домой на четвертом, научно-поисковом. Мне довелось работать с самыми разными капитанами, на своей шкуре испробовать разный стиль командования и жизни в море. Сравнения, напрашивались сами собой.

Капитан на судне всегда один. И это не просто арифметическое число. Он один может ничего не делать. Стоять вахту не обязан — есть на то штурманы. О продовольствии печется второй помощник. О машине — стармех. Матросами распоряжается старпом, ловом — тралмастер.

Капитану по уставу разрешено даже обедать у себя, и при желании он может весь рейс не выходить из каюты ни в рубку, ни на палубу, ни в салон.

Но посадит штурман судно на мель, выйдет из строя машина, не найдут рыбы и окажутся в пролове, вспыхнет скандал между матросами — за все отвечает капитан. В одном лице он совмещает все функции советской власти на крохотном, ограниченном бортами клочке советской территории — и охрану общественного порядка, и охрану здоровья, и обеспечение безопасности, и распоряжение финансами, и суд, и представительство перед другими державами, а на промысловом судне и управление производством.