Да здравствуют медведи!

По заведенному в Гаване порядку, вся команда, если даже заранее известно, что судно простоит у причала по меньшей мере неделю, должна быть на судне в десять вечера, — мало ли что может произойти в городе, да и не на всякого можно положиться… Словом, так начальству спокойней.

Прежний капитан «Земгале», оставив на борту, как положено, две трети команды, на опоздания смотрел сквозь пальцы. Зато к началу работ, в восемь ноль-ноль, все должны были быть на месте как штык, трезвыми и работоспособными. Зная своих людей, капитан понимал, что они будут заботиться друг о друге и в зародыше пресекать всякие «чрезвычайные происшествия», чтобы оправдать его доверие и не лишиться преимуществ, которые это доверие давало им перед другими командами.

И точно, позднее, в Гаване, я видел, как боцман Лешка, провозгласив тост, вдруг замечал, что кто-нибудь из ребят уже не поднимает рюмки на уровень бровей, а опускает брови на уровень рюмок. Немедленно вызывали такси. И Вилнис Цильдерманис — он был старший по возрасту, непьющий и потому пользовался особым доверием боцмана — отвозил парня на пароход. С общего молчаливого согласия команды его потом долго не пускали на берег. Тут авторитет Лешки был непререкаем — он ведь выручал команду и не из таких переделок.

Прежний капитан не обладал большим промысловым опытом и не считал для себя зазорным советоваться с тралмастером. Виктор Межински, один из лучших в Лиепае мастеров трала, депутат горсовета, был вторым непререкаемым авторитетом во всем, что касалось лова. На этих двух китах да на вдумчивом и мягком старшем помощнике Охрименко стояла вся жизнь. Капитан лишь умело направлял ее. Он был к тому же интересным собеседником и любил не послушных, а умных и сообразительных.

Гусев, зарекомендовавший себя отличным промысловиком на сельдяном, дрифтерном лове, был человеком иного склада. Прямой, упорный, справедливый, он был неразговорчив и серьезен истовой серьезностью крестьянина, но без крестьянского хитроумия. Рыбацкая вольница, которую в его глазах олицетворял Лешка и особенно Генрих, ужаснула его. Он решил переломить ее на свой лад. А команда, как дошлая лошадка, почуявшая нового седока, попробовала испытать, насколько прочно он сидит в седле.

Рыбы не было, и, не послушавшись советов Межински, капитан решил пойти на риск — половить в малоизвестном квадрате, может быть, наделать ошибок, зато своих, и быстрей освоить тонкости тралового лова.

Между капитаном и командой завязалась молчаливая, но упорная борьба. Лешка чаще обычного стал повторять свое присловье: «Я вам не Буратино!» Тралмастер, словно позабыв известное флотское изречение: «Не спеши выполнять первое приказание, ибо за ним последует второе, противоположное», — кидался исполнять каждый капитанский чих, пряча за непроницаемой миной злорадство. В результате два трала порвали о скалы, третий вообще потеряли. Старпом выжидал. Матросы ворчали…

Минуло несколько недель. Генриха все-таки отозвали домой. Появилась рыба, и Межински не выдержал, — на словах соглашаясь с капитаном, стал делать по-своему. Капитан так же молча понял его и начал прислушиваться к советам. Старпому удалось внушить ему доверие к Лешке. Это было нетрудно, ибо вся команда вела себя на берегу отлично.

А команда в свою очередь успела оценить нового капитана, его прямоту, справедливость, определенность, — в конце концов, всегда было известно, чего можно от него ждать. Что до завлекательных бесед, то капитан ведь не поп и не актер, а поговорить на судне всегда найдется с кем. Короче, все встало на место.

Но мне почему-то до сих пор кажется, что произошло бы это проще, без лишней трепки нервов, да и работа наладилась скорей, если бы Гусев проявил решительность, без которой капитану не обойтись, не столь прямолинейно. Познакомился бы не спеша с людьми, нащупал в каждом тот главный стержень, который составляет его индивидуальность, а уж затем исподволь обточил бы по-своему, подогнал один к одному. Словом, будь он лучшим психологом. Со временем придет, наверно, к нему и этот опыт. Но не странно ли, что на судоводительских факультетах до сих пор будущие капитаны не изучают ни логику, ни психологию… А художественная литература? Ведь только искусство, в отличие от любой науки, имеет своим предметом человека всего целиком — как личность…

Мне кажется, предшественник Гусева уважал людей меньше — он только подбирал к ним ключи, один-два на всех. Гусев же, придя на судно, не стал подыскивать ключей, а действовал прямо, как считал нужным. И раскрыл в деле свой идеал и самого себя. Беда была лишь в том, что только себя. Вовремя почуяв промашку, он, как человек справедливый, сумел, однако, с собой совладать.

А то ведь бывает и так. Знавал я капитана по фамилии… Впрочем, стоит ли поминать его фамилию? Может, правильней верить в возможность человека изменяться? А тогда не нужно ему мешать.

Впервые он появился у нас в гаванском порту. Подкатил на своей шлюпке, лихо вскарабкался через фальшборт на палубу, расставил ноги, огладил рыжие, торчащие щеткой усы и победоносно огляделся по сторонам.