Да здравствуют медведи!

Дело было в Гибралтаре, куда мы зашли, чтобы взять воды и продуктов перед последним броском домой. Все уже было получено, судно готово к отходу. Оставалось только подписать счета и поднять якорь… Представьте себе, кончался шестимесячный поход за океан. Чего только не было в этом походе! И тропические циклоны «Елена» и «Флора». И три больных зуба мастера по добыче; один был вырван в Сантьяго-де-Куба, второй — в Гаване, третий — в Порт-оф-Спейне. В мексиканском порту инженер-гидролог свалился в трюм, и только чудом это кончилось не тяжелой травмой или даже смертью, а легким ушибом. Была в рейсе и вывихнутая рука — у боцмана, и провокации американских солдафонов — на Тринидаде. И сорванная ветром шлюпка, которую занесло к испанским фашистам. Но все в конце концов обошлось…

Капитан подписал счета, поблагодарил портовые власти и напоследок забежал в магазин. Не за рубашкой, курткой или носками, — на последнюю свою валюту купил он большой букет махровых гвоздик, чтобы поздравить команду с успешным окончанием многотрудного рейса. Поднялся по трапу в рубку и скомандовал было: «Вира якорь!» И тут второй штурман доложил, что в его отсутствие он сообщил на берег агенту: «Не хватает двадцати заказанных нами апельсинов».

Капитан швырнул цветы на диван, встал у открытого иллюминатора и вдруг заорал во весь голос:

— Крохоборы!

На глазах у капитана блеснули слезы стыда и обиды. Виноват был второй штурман. Но вся команда стояла на палубе опустив головы, а капитан бушевал:

— По апельсину не хватило! Да за такое мордой об лебедку бьют!

— Ладно, Евгений Наумович! — не выдержал реф-механик. — Не нужно нам никаких апельсинов.

— Раньше надо было думать! А теперь жрите! Срамники, — их ведь не по штукам, на вес считают!

Через десять минут прибыл на катере еще один ящик апельсинов и накладная, — чтобы выдержать счет в штуках, пришлось прибавить десять килограммов против заказанного.

Пока мы не вышли в океан, капитан не проронил ни слова. А затем больше суток не показывался из каюты. Стыдился, что не выдержал, сорвался, накричал на команду. Для команды же это было куда более действенным уроком, чем длинные лекции по морской этике.

После рейса капитан дает характеристику каждому члену экипажа. Но не следует думать, что матросы не дают капитану свою. Обычно она немногословна:

— С нашим кепом ходить можно. Это — человек!

Капитан, удостоившийся подобной характеристики, может быть спокоен. Даже если он не каждый раз приходит в порт с рекордными уловами, ему всегда удается набрать хорошую команду.

Трабахадорес болунтариос

Крытый брезентом грузовичок летит по асфальту. Ровно гудит мотор. Фары на поворотах выхватывают из темноты толстые стволы деревьев, подсекают и валят назад. Воздух, тугой, влажный, забивается в кузов. Непривычная прохлада заставляет жаться друг к другу.

Нас в кузове человек пятнадцать. Лиц не видно. Лишь изредка вспыхивают огоньки сигарет.

Воскресенье. Пять часов утра. Но мы едем на работу. Капитан «девятки» Реваз Андреевич Манджгаладзе узнал, что сегодня служащие «офисины» отправляются помогать крестьянам, и вызвался поехать с ними. Реваз Андреевич тоже «капитан-лирик». Мало ему работы и в порту и на промысле. Но чем мы хуже кубинского персонала? И потом — разве не интересно поглядеть, как живут кубинские крестьяне?

Раз капитан вызвался ехать, команда от него не отстанет, особенно у Реваза Андреевича. Желающих поработать в воскресенье на «гранхе», как здесь зовут государственную ферму, оказалось больше, чем можно сойти с судна.

В одном грузовике с нами едут снабженцы: комсомолец Педроса, тот самый, что подписывает счета: «Ловя рыбу, мы тоже победим!», рабочие со складов и двое конторских служащих. Посередине кузова огромный бак воды со льдом. На поворотах вода плещет нам на колени, и делается просто холодно. Но холод мы готовы терпеть хотя бы из патриотизма.

Темнота вокруг неожиданно наливается розовым цветом. Заря занимается над Кубой сразу, без всяких переходов, сумерек и серости: вот была тьма, а вот розовый, малиновый, карминный, невозможный полыхающий свет встает над землей, и на фоне красно-оранжевого неба рисуются метелки пальм.

Мы выскакиваем на вершину холма. Перед нами открывается долина всех оттенков зелени — от почти черной до выцветшей, гимнастерочной. А далеко-далеко внизу среди зелени сверкают черепичные крыши маленького городка, такие же яркие, как небо.

Когда мы подъезжаем к городку, солнце уже начинает свою адскую работу. У въезда посреди дороги стоит огромная, закованная в кору-броню вековая пальма, совсем так же, как у въезда в украинские села столетние дубы. Улицы сонные, ни прохожих, ни машин. Тротуаров два. Один — открытый солнцу. Другой защищен от него выступами вторых этажей, поддерживаемых деревянными столбами. Мелькнул ослик, запряженный в тележку с молоком, старые, еще дореволюционные рекламы: «Пейте кока-колу!», обязательный кафедральный собор, телеграфные столбы из пальмовых стволов на главной улице — и вот мы уже выскочили с другой стороны городишка.