Да здравствуют медведи!

По тропинке приближаются две фигуры. Подходят к нам, останавливаются в недоумении. На ногах у них сапожки из сыромятной кожи, с завязками. На голове широкополые шляпы. Лица высушенные, морщинистые, прокаленные, цвета кубинской земли. Крестьяне-креолы.

Они долго разглядывают нас: чего, мол, разлеглись тут, как на пляже, эти толстые белотелые люди в разгар рабочего дня? Затем старший что-то говорит, указывая рукой на солнце: дескать, рано лежать, работать надо.

— Мучо калор! — виновато поясняет капитан. — Очень жарко!

Крестьяне недоверчиво покачивают головами. И снова показывают на солнце: какое там жарко, если солнце еще не высоко… Жаль, что с нами нет Володи Микулина, который считает, что кубинцы плохо работают в охлажденном трюме потому, что ленятся. Отлились бы тут медведю коровьи слезки!..

Нас выручает выползший из маланги Педроса. Узнав, что мы «совьетикос», крестьяне сменяют гнев на милость. Подходят, сосредоточенно жмут руки. Один бежит к дороге, вспрыгивает на лошадь и куда-то скачет.

— Они приглашают вас осмотреть поселок! — объясняет Педроса.

Мы возвращаемся к грузовику — там бак с ледяной водой! Кружки, миски, бутылки, канистры переходят из рук в руки. А Педроса садится на корточки, открывает рот и отвертывает кран.

Мы пьем, пьем и не можем остановиться. Крестьянин-креол отрицательно качает головой и показывает на живот — скрутит, дескать… Бесполезно. Тогда он садится рядом с шофером. Тот трогает машину и, невзирая на наши негодующие вопли, не останавливается. Приходится влезать на ходу.

В поселке наш грузовик окружает толпа мальчишек. За ними подходят взрослые, во главе с директором «гранхи», человеком крестьянского вида, лет тридцати пяти. Мы находимся в «социальном центре», поясняет он Здесь помещение дирекции, лавка, клуб, школа. Школа четырехклассная. Каждый класс в отдельном зданьице.

От центра идут четыре улицы, застроенные ровными рядами ярких домиков-коттеджей, каждый на одну семью.

Крестьянин, ускакавший от нас на лошади, требует, чтоб «компаньерос совьетикос» осмотрели именно его дом, ибо он первым нас увидел.

Пока мы толпой идем по улице, директор продолжает рассказывать. Хозяйство большое. Сеют рис. Специалисты по рису обучались в Китае и в Узбекистане. Есть и другие культуры. Но главное — сахарный тростник. Зарабатывают люди в три раза больше, чем прежде…

— А что такое маланга?

— Да вы же на ней работали! — удивляется директор.

— Работать работали, а не видали.

Директор что-то говорит мальчишкам, они уносятся в клубах пыли и тут же возвращаются с длинным, похожим на турнепс клубнем в руках. Вот она, оказывается, какая, эта маланга! Растет четыре-пять месяцев. Значит, два урожая в год, — здесь ведь земля круглый год плодоносит.

В дом мы входим по трое — такой он маленький. Две комнатки — для молодых и для стариков. И кухонька. Чисто побелено. Уютно. Новая, современная мебель. На столике радиоприемник. На стене сусально раскрашенное гипсовое распятье. В дальней комнатке швейная машина, — невестка хозяина только что на ней работала, но, завидев нас, смутилась и выбежала во дворик. Смущен и сын хозяина и сама хозяйка — не успели подготовиться, не прибрали.

— Наш поселок построен после революции, — говорит хозяин. — Мы воевали вместе с Фиделем, и Фидель сказал: после победы для мачетеро все будет бесплатно — и дом, и электричество, и газ, и вода. Так и вышло. Поэтому мы — с Фиделем… Я — милисиано. И сын мой тоже.

— Если считать милисиано, — улыбается директор, — то придется перечислить всех мужчин деревни от десяти до шестидесяти…

Мальчишки не отстают от нас ни на шаг. Держат за руку. Заглядывают в глаза. Идут рядом. Серьезно, сосредоточенно. И молчат. Только один, лет восьми, — рука у него в лубке, — пытается объясняться с нами. Но тоже молчком, как с немыми. Показывает на дом и тычет себя в грудь. Затем подбегает к нам с большим, похожим на картошку клубнем. Делает вид, что ест, причмокивает и проводит рукой по животу. Потом протягивает нам — берите, мол. Его приятель постарше выдергивает из земли целое деревцо. На корнях деревца тоже клубни. Их тоже вручают нам…

Кто-то из крестьян пытается урезонить мальчишек: чего вы, дескать, лезете, не видали они, что ли, бониато и юкку? Но мальчишки порой куда смышленей благоразумных взрослых. Если мы маланги не видали, откуда нам знать, что такое юкка?

Разглядывая незнакомые клубни, я наконец впервые в жизни по-настоящему понимаю, что наша русская картошка родом из Америки, хотя узнал об этом еще в школе. Ведь все эти бониато, маланги и юкки — ее двоюродные сестры…

Наш смышленый знакомец подбегает к другому деревцу и, нащупав в листве, обрывает и подносит нам еще один плод — не то тыкву, не то огромную грушу.

— Фрута-бомба, — произносит он, осмелев.

Нагруженные драгоценными крестьянскими дарами, плодами кубинской земли, мы садимся в машину.

— Аста ла виста! — кричат нам хозяева. — До свидания!

Мальчишки сияют. На груди у них новенькие советские значки, — Реваз Андреевич и об этом не забыл. Они долго бегут за машиной, пока не скрываются за поворотом…