Дай оглянуться… Письма 1908 — 1930

Дорогая, на круассаны и даже на мимозы нужна монета. А у меня нет ничего, кроме сомнительной славы и долгов. Две сотни червонцев, которые я жду за эти три рассказа, будут для меня настоящей радостью. Если они понравятся, я пришлю остальные. Я написал десять рассказов, т. е. почти три четверти книги. Напиши мне, нравится ли тебе это. Кончил роман Федина[1059]. Хорошо, за исключением композиции. Написал ему письмо. Прошу твоего брата вмешаться, чтобы эти чинуши из «Киносевера» не требовали вернуть им обратно аванс.

Примите, дорогая, или, проще говоря, обнимаю тебя со всей силой.

Твой Илья

Впервые — ВЛ. 2000. № 2. С. 252–254. Подлинник — РНБ ОР.

382. В.Г.Лидину

<Из Парижа в Москву,> 9/TV <1925>

Дорогой Владимир Германович,

пересылаю вам только что полученную мною pneumatique[1060]. Сейчас же ступайте во франц<узское> представительство и телеграфируйте мне № и дату, когда переслали в Париж Ваш запрос. Думаю, тогда все устроится и визу вышлют Вам телеграфом.

Пробую обратиться также к секретарю de Monzie. Это усложнилось, п<отому> ч<то> он назначен теперь министром.

Жду отчаянно денег и известий: 1) получили ли Вы рукопись «Рвача», 2) что главлит, 3) как и сколько будет платить издатель, 4) уладился ли вопрос с тиражом, 5) как насчет «Гида», 6) как с Равиновым.

Надеюсь, скоро будете здесь. Крепко жму руку.

Ваш Эренбург

Впервые.

383. Н.И.Бухарину

Париж <в Москву,> 15 апреля <1925>

Дорогой Николай Иванович,

не сердитесь прежде всего за мою «мертвую хватку». Монотонность моих писем диктуется монотонностью жизни. Я знаю, что я далеко не Пушкин, а вы — далеко-далеко не Николай Павлович (не судите за каламбур!). И все же обстоятельства заставляют меня повторять исторические жесты.

Вам ли говорить, что Эренбург не эмигрант, не белый, не «пророк нэпа» и пр. и пр.? Если я живу в Париже и посещаю кафэ, то от этого не становлюсь ни Алексинским[1061], ни Зинаидой Гиппиус[1062]. Местожительство не определяет, надеюсь, убеждений. Я работаю для Советской России, живу с ней, не в ней. И вот…

И вот… Слушайте. Нет в С.С.С.Р. собаки, которую бы не повесили <на> меня. Факты[1063]:

1) Главлит запретил переиздание «Курбова», который вышел в 1923 г.

2) Главлит запретил переиздание «Жанны», которая вышла в 1924 г.

3) Главлит не пропускает «Рвача» (это мой новый роман).

Таким образом, меня не печатают, механически ликвидируют. Судите сами — справедливо ли это? Плоха ли, хороша ли «Жанна», другой вопрос — я пытался создать детективно-сентиментальный роман революции, один опыт из десяти других, но ведь в ней контрреволюции даже Лелевич[1064] не отыщет.

Значит эта мера, направленная не против книги, а обще — против меня.

Я много думал и работал над «Рвачом». Это оборотная сторона нэпа. Не раз в книге я подчеркиваю, что это лишь оборотная сторона. Если я даю ее, а не лицевую, то потому, что я сатирик, а не одописец. Каждому свое. Но вся книга исходит от октября как зачина. Объективизм изложения не скрывает пристрастий автора. Я дал книгу в Госиздат. Ионов ее оплевал и прислал мне 2 строки: «Книга в пределах СССР выйти не может» (храню записку!). Теперь ее зарезал Главлит. Я не хотел давать книг частным и<здательст>вам. Но Госиздат меня не издает. А Главлит не разрешает частным и<здательст>вам печатать меня.

Я не имел никакого отношения к эмиграции. Меня хают здесь на каждом перекрестке. Это естественно. Но почему же меня хают в России? Я печатаю здесь 1000 штук «Рвача» на одолженные деньги с тем, чтобы послать книгу руководителям Эркапе[1065] и спросить — «почему вы это запрещаете?».

Зачем мне в таком случае писать? Для кого?

Я боюсь походить на одесскую хипесницу, которая клянется, что у нее умирает на руках ангелочек, и поэтому не говорю о материальной отдаче подобной политики. Кратко — приходится бросать литературу и идти в канцелярию.

Я пишу все это для Вас, п<отому> ч<то>

1) Вы — Бухарин, человек, которому я верю и которого люблю.

2) Читал Вашу речь на литературной дискуссии[1066].

3) Предисловием к «Хуренито» Вы как бы узаконили меня.

Я очень прошу Вас сделать все возможное для снятия запрета на меня. Вы, кажется, читали «Жанну» и «Курбова» — Вы знаете, что это не «контрреволюция». Возьмите (скажите по телефону) в Главлите «Рвача» и вы убедитесь, как и почему это написано.

Вся моя надежда теперь на Вас.

Ответьте мне, дорогой Николай Иванович, обязательно, хоть два слова по адресу парижского полпредства. Если мои литдела устроятся, возможно, скоро увидимся, т. к. собираюсь летом или осенью в Сибирь. Продолжаю (хоть и натощак, хоть и зря) работать. Пишу рассказы о фашистах франц<узских> и итальянских[1067].

Крепко жму Вашу руку.

Илья Эренбург

а) «5 повестей» (переиздание) конфисковано.