Daigaku-kagami (СИ)

На листе расползлось пятно краски, Феличиано ойкнул и тут же принялся исправлять оплошность: натюрморт был клубным заданием, и он собирался закончить его побыстрее, чтобы выделить время для работы над портфолио. Ужасное утро не оставляло его. Сейчас Феличиано как никогда чувствовал свое родство с Ловино: тот вечно злился по поводу и без, нервничал, ревновал и огрызался. Ему тоже хотелось на кого-нибудь накричать, порвать дурацкий натюрморт в клочья и, психанув, запереться в комнате, спрятавшись под одеялом. Там он, по крайней мере, сможет пережить этот Ундокай и всю чертову осень, никого не покалечив.

Феличиано сделал глубокий вдох и попытался успокоиться. Гнев и другие сильные эмоции — худшие советчики. Людвиг, в конце концов, не был его собственностью — пусть об него трется, кто хочет, если ему так нравится.

Нет, не пусть!

Варгас закусил губу, чтобы не разреветься. Дурацкая привычка — лить слезы по любому поводу, хоть хорошему, хоть плохому. Чуть какое потрясение, а у него уже глаза на мокром месте. Он же мужчина, а не ребенок! Почему раньше это не волновало его так сильно? Ведь день спорта — это ежегодное мероприятие, и на Людвиге вот уже который год кто-то виснет, и он уже не в первый раз пренебрегает занятиями с Феличиано в пользу подготовки юных спортсменов.

Если с другими худо-бедно получалось, то себе Феличиано врать не мог. Год назад Ловино беспокоил его намного больше, чем отношения с Людвигом. Он тогда только-только начал приходить в себя, за ним нужно было постоянно присматривать и помогать. А еще он вел себя как последний ублюдок, хамил, срывался и не следил за словами. У Феличиано было слишком много забот и страданий, чтобы вообще помнить про Ундокай. А два года назад все было еще хуже: Ловино принимал свои таблетки, постоянно пропадал вечерами и ночами, а Феличиано лил слезы в подушку и терпел — как приступы нежности брата, так и его внезапную злость. А еще тогда он любил Ловино, и это, пожалуй, было хуже всего остального, вместе взятого. Ну, а три года назад — Феличиано вздохнул — он сам был младшеклассником, который вешался на Людвига. Кто бы мог подумать, что эта игра заведет его так далеко?

Он ревновал. Ревновал и боялся, что Людвиг забудет о нем, бросит его, найдет нового… друга. Феличиано и самому смешно было думать так — «друг», как же. Друзей не ревнуют вот так, со злостью и отчаянием, и страхом потерять, застилающим разум. Для Людвига он был одним из многих — теперь, перед днем спорта это становилось очевидным. Тот мог выбрать кого угодно, чтобы проводить с ним свое время. Кого-то более подходящего ему по интересам. Кого-то не настолько испорченного. Кого-то, кто не был влюблен в своего родного брата.

Натюрморт выходил из рук вон плохо, куратор даже сделал Феличиано замечание и сказал сосредоточиться. Варгас и правда витал в облаках. Вот же перед ним бутылка из мутного зеленого стекла причудливой формы, дыня, ковбойская шляпа и сухие цветы на грязной драпировке. Почему на бумаге только мутные пятна, а перед глазами Людвиг? Тут он разминает волейболисту спину, после того как тот тренировал подачи в течение часа, здесь приобнимает за плечи легкоатлета, помогая принять правильную позицию для броска, а теперь ощупывает икры бегуна, который жаловался на боль в мышцах. Так нельзя! Это неправильно.

Это неправильно?

Людвиг был его учителем. Разве правильно испытывать по отношению к нему такие чувства? Феличиано всегда играл влюбленного для Ловино, но в какой-то момент маска настолько срослась с его настоящим лицом, что снять ее оказалось невозможно. Были ли его чувства искренними, или он просто заигрался до такой степени, что сам себе поверил? У него не было ответа на этот вопрос. У него не было ответов ни на один из вопросов, которые касались Людвига и его собственных чувств.

— Бра-а-атик, — Феличиано уткнулся лицом в клавиатуру, когда на экране появилось изображение Ловино. — Я так устал!

— Не ной, — хмуро отозвался тот. — Наслаждайся школьными годами и все такое.

— Что-то случилось? — Феличиано с трудом приподнял голову, чтобы взглянуть на брата — тот был растрепанный, с темными подглазинами и без майки.

— Ты разбудил меня в шесть утра, придурок! — вспылил Ловино. — Мы тут, чтобы ты знал, работаем, а не фигней страдаем целыми днями. Ты хоть представляешь, во сколько я лег?

— Ве-е-е, — виновато протянул младший. — Прости-прости, совсем забыл про разницу во времени. Тогда позвоню позже…

— Вот еще, — махнул рукой брат. — Рассказывай давай. Сейчас, только выйду.

Он зевнул и, судя по шуму и мелькающей нечеткой картинке, утащил ноутбук — или планшет — на кухню. Появился Ловино спустя пару минут с дымящейся кружкой в руках.

— Ну так что там? — снова зевнув, спросил он.

— Ундокай, — со стоном выдохнул Феличиано. — Все тренируются, готовятся, мы в клубе тоже рисовать нормально не можем — все им плакаты нужны, рисунки на костюмах, транспаранты всякие… — он замолчал, не решаясь продолжить.

— Если это все, то я спать, — заявил Ловино.