Далече от брегов Невы

Пушкин всё это видел. Как раз в это время он приехал из Кишинёва и от самого Воронцова узнал, что граф берёт его к себе, под своё начальство и разрешает жить в Одессе.

Это было радостное известие.

Но как удалось вырвать Пушкина из Кишинёва?

И на этот раз помогли друзья. Особенно — давнишний доброжелатель семьи Пушкиных, человек сердечный и влиятельный, Александр Иванович Тургенев. Это он когда-то помог определить двенадцатилетнего сына Сергея Львовича в Царскосельский лицей. А теперь он писал Вяземскому: «О Пушкине вот как было. Зная политику и опасения сильных сего мира, следовательно и Воронцова, я не хотел говорить ему, а сказал Нессельроде в виде сомнения, у кого он должен быть: у Воронцова или Инзова. Граф Нессельроде утвердил первого, а я присоветовал ему сказать о сём Воронцову. Сказано — сделано. Я после и сам два раза говорил Воронцову, истолковал ему Пушкина и что нужно для его спасения. Кажется это пойдёт на лад. Меценат, климат, море, исторические воспоминания — всё есть, за талантом дело не станет, лишь бы не захлебнулся. Впрочем, я одного боюсь: тебя послали в Варшаву, оттуда тебя выслали; Батюшкова — в Италию — с ума сошёл; что-то будет с Пушкиным?»

Александр Иванович беспокоился не случайно. Он помог Вяземскому определиться на службу в Варшаву, поэту Батюшкову — в русскую дипломатическую миссию в Неаполь. Но Вяземский в своих письмах (их читала полиция) крайне резко отзывался о российских порядках, и когда он приехал в отпуск в Петербург, ему не разрешили вернуться в Варшаву. Батюшков же в Неаполе заболел душевной болезнью.

«Что-то будет с Пушкиным?»

Впереди у Пушкина был одесский год с его радостями и горестями, упорным трудом и одиночеством, страстной потребностью любить, интригами недругов и новыми гонениями.

Но пока что он был доволен и, проведя почти месяц в Одессе, на несколько дней вернулся в Кишинёв, чтобы распроститься с Иваном Никитичем и друзьями, уложить свои вещи, забрать Никиту и уехать в Одессу уже насовсем.

С Инзовым распрощались тепло и трогательно. Иван Никитич был искренне огорчён.

С Алексеевым и Горчаковым расцеловались по-братски. Добрый Горчаков обнял и Никиту. Он единственный из кишинёвских приятелей Пушкина заметил его дядьку и помянул добрым словом. «С ним был его крепостной лакей — очень верный и преданный малый — Никита», — вспоминал Горчаков позднее.

Сборы заняли немного времени. Нехитрый скарб, книги, рукописи уложены во всё ту же родительскую коляску, в которой отбыли из Петербурга, и тощие, но бойкие молдавские почтовые лошади под непрерывное и ворчливое понукание молдаванина, сидящего верхом на одной из них, понесли вперёд по унылому безводному Тираспольскому тракту в вожделенную Одессу.

«Мне хочется, душа моя, — писал вскоре Пушкин брату, — написать тебе целый роман — три последние месяца моей жизни. Вот в чём дело: здоровье моё давно требовало морских ванн, я насилу уломал Инзова, чтоб он отпустил меня в Одессу — я оставил мою Молдавию, и явился в Европу. Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-богу обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе — кажется и хорошо — да новая печаль мне сжала грудь — мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинёв на несколько дней, провёл их неизъяснимо элегически — и, выехав оттуда навсегда, о Кишинёве я вздохнул. Теперь я опять в Одессе и всё ещё не могу привыкнуть к европейскому образу жизни…»

«Уважая выгодное положение»

К тому времени как Пушкин перебрался в Одессу, этот молодой русский город на Чёрном море существовал всего лишь три десятилетия. Он появился на месте поселения Хаджибей, на отвоёванных у турок древних славянских землях. «Уважая выгодное положение Хаджибея при Чёрном море и сопряжённые с оным пользы, признали мы нужным устроить тамо военную гавань купно с купеческой пристанью». Так говорилось в указе от 27 мая 1794 года. Учреждена была специальная «экспедиция строения гавани и города Гаджибея» во главе с архитектором Деволаном. Постройкой гавани руководил адмирал Иосиф Де Рибас «под надзиранием генерала графа Суворова-Рымникского».

В 1795 году Хаджибей уже именовался Одессой.

Одессу, как и Петербург, начинали строить солдаты, и строилась она, как и северный собрат её, буквально на костях. Недостаток во всём — от питьевой воды и пищи до пригодных жилищ — приводил к тому, что солдаты мёрли как мухи. Но город рос, причём рос стремительно. И с каждым годом всё явственнее вырисовывался его живой, бойкий, торговый характер, который сказывался и во внешнем облике улиц и в пестроте населения.