Далекий след императора

   — Чё! — закричали они, — воевода дело сказал. Чего нам за его, дурака старого, головы дожить?

   — Кто дурак? — поднялся Камбила. — Он ж за вас заступался. Он не хотел...

   — Чево не хотел?.. — поднялся рёв.

   — Не будем свои головы за него ложить!

Камбила посмотрел на Егора и понял друга: он не приветствовал орущих дружинников. Но им было ясно, что переубедить их невозможно. У Егора даже появилась мысль: «Неуж воевода просто мстил Фёдору...». И не выступать же им двоим против литовского князя.

Луговчане с шелонцами поднялись было против новгородцев, пытаясь всё же заставить их хотя бы попугать ворога.

   — Сыми порты да попужай их своей задницей, — огрызнулся кто-то из новгородцев на самого крикливого из той братии.

Воевода ухмылялся в свои отвислые усищи.

Следующий день прошёл, как обычно. Под вечер заехал Фёдор к отцу. Зайдя к Марфе, он подарил ей перстень с бриллиантом, который был до того красив, переливаясь всеми цветами радуги, что от него невозможно было оторвать глаз. Увидев, как загорелись глаза девы, он пошёл к отцу. Пробыл он там долго. О чём у них был разговор, осталось тайной. И только по тому, каким посеревшим на утро выглядело лицо старого боярина, можно было догадаться, что не всё было благополучно в их семье.

Это не ускользнуло от острого взгляда Марфы. И ей вдруг захотелось выяснить: уж не случилось ли чего? Оправдывая свой интерес, она вспомнила, чего греха таить, что старый боярин немало сделал ей и добрых дел. И она, преодолевая смущение, подошла к нему.

   — Батюшка, — назвала она его.

«О, Господи! Уж не ослышался ли я! Она впервые назвала меня так», — возликовал внутренне боярин, но постарался не подать вида.

   — Слушаю, Марфуша, — ласково сказал он.

   — С тобой ничего не случилось? — её глаза так и жгут.

   — Да... нет! — и постарался придать себе безразличный вид.

А в обед он взял её за руку и повёл в свою опочивальню. На верхней полке повстанца стояла шкатулка. Он достал её, открыл и извлёк желтоватую, свёрнутую трубочкой, с печатью бумагу.

   — Возьми, я возвращаю твоё наследство. Ты — наследница половины мойво добра. А оно немалое. Если что со мной случиться... — сказав это, он опустил голову.

   — А что, батюшка, может случиться? — полюбопытствовала она, чем опять порадовала боярина.

   — Всяко, дочка, быват. Так ты его... никому не показывай, а забери и спрячь. Поняла?

   — А Фёдору?

   — Фёдору... когда станешь его женой.

   — А если...

   — Нет, нет. Не говори етова. Не говори. Фёдор любит тя. Он будет хорошим мужем. А я, доченька, для тя желаю только добра. Ты поняла?

Вместо ответа она вдруг брякнула:

   — А Игор? Хде он? Что с ним?

Боярин с досадой бросил завещание в шкатулку.

   — Чё ты заладила: Игор да Игор. Я те говорил: он убивец. Убивец!

   — Батюшки! Да он жив? Жив?

Боярин посмотрел на неё отчуждённым взглядом, громко хлопнул крышкой шкатулки. И резко повернулся:

   — Не знаю! не знаю! Боярин Осип клялся мне, что он погиб. Он посылал его на Каму. Поняла? Сколь раз можно говорить!

У ней голова пошла кругом: то он убит, то он убивец!

А на другой день под вечер большая толпа шелонцев, луган да и присоединившиеся к ним Пшагинян вторглась в пределы Новгорода с криками:

   — Хде та гадина? Хде тот посадник? Он обозвал литовского князя, и тот грабит и убивает нас! Давай его суды!

К прибывшим присоединились, как водится, и те, кто готов был орать по любому поводу. Главное, чтобы можно было кого-нибудь грабануть. А старого Дворянинцева можно. Слухи ходили, что мошна его была туга. И всё враз завертелось. Услужливые новгородцы, подвывая, новели многочисленную разъярённую толпу к посадниковым хоромам.

Евстафий, войдя в опочивальню, остановился у образов и стал молиться на ночь. Но какой-то тревожный нарастающий гул не дал ему это сделать. Он подошёл к окну и увидел огромную толпу людей. Многие несли зажжённые факелы. И он вдруг понял, что это последствие его слов. «Господи, — пронеслось в его голове. — Да за кого я старался?» Но поди, объясни разбушевавшейся толпе. Он знал, это бесполезно. Она ничего не слышит, а видит одно... кровь.

Ощутив опасность положения, он лихо, по-молодецки, крутанулся и бросился из опочивальни. Но не стал искать спасения за стенами своих хором, а ворвался к Марфе, сонную стянул с постели и с невероятной силой потащил куда-то. Она была так напугана, что не могла сопротивляться. В проходе боярин открыл едва заметную дверь. Она вела в подвал.

   — Сиди здеся! не высовывайся! — и устрашающе погрозил пальцем.

Когда боярин выскочил оттуда, толпа уже разворотила ворота и ринулась на крылец. Там их встретил с грозным видом бывший посадник.

   — Пошли, псы, отсель!

Зачем он произнёс это слово? Оно подлило масло в огонь клокочущих душ.

   — Аа-а! Псы? — заорал какой-то верзила и ударил боярина дубиной. Евстафий упал. Но, собрав все силы, поднялся. Лицо его было в крови. И он, держась за столбец, сделал шаг навстречу. Тола шарахнулась назад.

   — Ну, убейте, убейте меня, — он рванул исподни, обнажая покрытую редкими волосами, впалую грудь, — ето я защищал вас, а вы... — старался он перекричать толпу.

Но ему не дали договорить.