Далеко ли до Чукотки?

Насчет транспорта можно было узнать по связи, но Миронов теперь сам шел в диспетчерскую. Быстро, размашисто вдоль длинного коридора. В конце его, у распахнутой в тамбур двери, толпились сменные шурфовщики и бульдозерист Краснов в лохматой ушанке.

— Что тут такое? — подошел Миронов.

— Да вот, Олег Иванович, во дворе наткнулись, — они расступились. — Еще бы малость, и замерзла.

На лавке, привалясь к стене, запрокинув голову с обледенелыми волосами, сидела маленькая девушка в заснеженном пальто, без валенка. Лицо было бледно, глаза закрыты.

Кто-то сказал:

— Кузина это. Наша кассирша, из бухгалтерии. — И пошутил невесело: — Видать, на работу шла. Работа пуще неволи.

— Быстро вызвать по связи врача! — велел Миронов. И наклонился к ней: — Вы меня слышите, Кузина?

Ветер поскрипывал дверью в тамбур. Шаги удалялись по коридору.

«Вы меня слышите, Кузина?» — она медленно открывала глаза. Перед ней был Миронов. Сам инженер Миронов. В черной кожаной куртке он стоял прямо перед ней и смотрел. Стоял и смотрел, дылда такой. И слезы заволокли ей глаза.

Вдруг:

— Зо-ойка!! Зоенька! — крик прокатился по коридору.

И налетела Булкина, растолкав всех, кинулась к ней:

— Зойка! Зоенька! Ты жива? — она тормошила ее, расстегивала пальто. — Ну зачем же ты, Зоенька? Зачем ты пошла? — Черные слезы текли у нее по щекам, она опустилась перед ней на колени, стала стаскивать валенок. — Ничего, ничего, скоро врач будет, Зоенька. Скоро врач.

Миронов повернулся к Краснову:

— В санчасть ее надо. Минут через десять позвоните мне в диспетчерскую, скажите, как дела, — и вышел в тамбур, закрыв за собой дверь.

Здесь было темно и холодно. И гудело, как в бочке. Странно, почему до сих пор он не знал этой Кузиной. Два раза в месяц он получал зарплату и видел одни только руки, одни только быстрые руки. Он достал сигареты. С удовольствием закурил. Свет спички метнулся по ящикам у стены, по заснеженному полу. Нет, он не устал. Напротив, Миронов чувствовал напряжение. Это был первый настоящий южак в его жизни. И он собрал в нем все силы и не давал ослабеть.

Олег сел на ящик. Огонек сигареты, вспыхнув раз и другой, осветил лицо. Вчера на почте, по телефону, мама радостно сообщила, что Лора с мужем зовут ее в театр: «Лелик, она всегда так внимательна». Ах, мамочка, мама!.. Лора действительно очень внимательна. Она все продолжает писать ему нежные письма размашистым почерком, в гостях у мамы пьет чай с вареньем, мило расспрашивает о нем, а вечером кормит мужа шницелем и расстилает постель…

Он вытер ладонью лицо, будто хотел стереть что-то в памяти. Но память не отступала. Он почему-то вспомнил стихи. Как Лора читала, нет не читала, а пела:

Веду с ветрами разговор,
В студеных реках руки мою
И жгу костры средь синих гор…

Какие там реки? Какие костры? Не про нее все это. Говорить-то она научилась, но не понять ей этого никогда.

Красный огонек сигареты спокойно проплыл в темноте.

Вчера, придя с почты, он долго сидел в пустой новой комнате. Не раздеваясь, не зажигая света. Синело небо в окне, лемминг тихо шуршал в коробке. Наконец Олег поднялся. Снял со стены открытку — море и ослепительный пляж, сунул в ящик стола. Взял коробку с пушистым зверьком и вышел на улицу.

Вокруг светились окна поселка. А сразу за домом был океан. Торосы тянулись вдаль и сливались с небом. Олег бережно вынул зверька, подержал на ладони теплый белый комочек и опустил на снег. Тот сразу будто растаял. Исчез, как и не было. Только пустая коробка в руках.

Миронов докурил в темноте и поднялся. «Надо будет узнать, как там эта… Кузина. Чудачка. Шла на работу… Очень милое у нее лицо. Какое-то детское, даже мальчишеское. Как я раньше ее не видел?..» За стенами бушевал южак. Бушевал над станцией, над поселком, над всей Чукоткой. Настоящий февральский южак, за которым обычно потом приходила оттепель. В тамбуре скрипел снег под ногами. Миронов нащупал ручку и с силой толкнул плечом гудящую дверь.

МАРЬИН ЦВЕТ

Михаилу Аркадьевичу Светлову

«Сто пятнадцатый! Сто пятнадцатый! Открываю сигнал! Выходите на главный путь! Сто пятнадцатый!» — громко, на всю станцию, объявил голос диспетчера из репродуктора.

И ему тотчас где-то впереди откликнулся гудок электровоза. Потом один из составов — товарняк с лесом — дрогнул и, нехотя погромыхивая, стал лениво пробираться к восточной стрелке.

Когда хвостовой вагон миновал водокачку, какой-то сцепщик крикнул вслед:

— Нюська! Сердце-то вчера на танцах кому оставила?

Нюська в робе, в брезентовых брюках стояла на тамбурной площадке последнего уходящего вагона и держала в руке желтый промасленный флажок.

— А может, и тебе? — крикнула она.

Парень захохотал:

— Не больно-то надо.

Нюська хотела безразлично отвернуться, но не выдержала, показала кулак.